Дикая собака - Пекка Юнтти

а потом был сильно разочарован. Наверное, я плохо обучаюсь, маленький глупец. Даже собака быстрее бы научилась, что не стоит воодушевляться, если не получаешь награды. Собаки не мечтают и не планируют. У них в душе нет такого беспокойства, заставляющего бежать. Они просто плывут во времени. Вот почему они мудрее людей.

Я не знал, куда идти и что делать, поэтому сел на кочку и стал ждать. Солнце склонилось низко к горизонту, но еще грело на склоне. Запищал телефон, я торопливо откопал его из переднего кармана анорака. Неужели она смягчилась?

Сообщение было от мамы.

Привет, Самуэль. Приедешь домой на День отца? Пока. Мама

Я смотрел на экран. Слезы навернулись на глаза. Ждал ответное сообщение из палаты на верхнем этаже, а приветствия пришли из-под земли.

Мысленно видел мать, печатавшую сообщение в тихом темном доме, по одному знаку поочередно. Что-то в этом есть, когда стареешь, приходится сидеть в темноте.

Должно быть, она писала сообщение долго. Писала, читала, удаляла снова и снова. Решила отложить все нежности, спрятать тоску и уныние, оставить только дело, потому что так было легче для всех. Не обязывало бы меня приезжать. Поэтому короткая фраза, только вопрос, казалась самым эмоциональным сообщением. Скрыв свою тоску, она показала, насколько я важен для нее.

Я хотел ответить маме, что у птенца под свитером грусть, что я тоже теперь один и без любви, что крылья меня еще не поднимают, но такое писать нельзя. Пришлось бы уничтожить телефон и сделать трюк с исчезновением, иначе мама и отец начали бы поддерживать связь.

Они получили бы сигнал к действию. Были бы тайно счастливы, что, в конце концов, они все еще нужны. Они спрашивали бы, ел ли я. Сказали бы, что приедут. Отец попросил для тебя место в третью смену. Хочешь жить дома или отцу просить для тебя съемную квартиру от муниципалитета?

Я не смог бы сопротивляться в таком состоянии. Отправился бы с ними, вернулся на круги своя, погрузился в темную шахту и никогда бы не смог оттуда выбраться.

Я точно не поеду домой на День отца. Не поеду даже на Рождество. Не покажу носа в том крае, пока не выяснятся дела с Аавой и мой разум не восстановится. Кроме того, я сейчас занят, новый сезон начнется уже на Рождество. Нельзя отлучиться ни под каким предлогом.

Написал сообщение:

Привет, мама. Мы действительно заняты, приближается сезон. Не смогу приехать на День отца. Будет видно, успею ли на Рождество. Привет папе. Все в порядке. Пока. Саму

Положил телефон в карман брюк, вытер глаза, громко откашлялся, стряхнул с плеч гору чувств и пошел назад к машине.

«Хайлакс» мелькнул среди сосен. Я подошел ближе и застыл, глядя на машину. Увидел на лобовом стекле под дворником цветок, такой безобразный цветок, что вздрогнул. Отошел под прикрытие деревьев, проверил дорогу, оглянулся.

Услышал шум приближавшейся машины. Спрятался за камнем, чтобы переждать. Из-за поворота показался чертовски красный фургон. Это был Пестун. Он припарковался перед моей машиной, вышел, взглянул на нее и стал смотреть в сторону леса. Похоже, готов был кричать.

Пестун походил взад-вперед по дороге. Затем достал телефон и позвонил. В моем кармане зачирикало, я поднялся из укрытия и вышел навстречу с поднятым телефоном.

– Аа-а, привет, – приветствовал меня Пестун на этот раз корректно, как человек человека. – Что это парень здесь дежурит?

– Сегодня здесь видели собаку. Какая-то женщина звонила по этому поводу.

– Ага.

– Но собаки здесь не было. Только цветы, – сказал я и указал на окно автомобиля. – Это третий.

– Вот, черт, – сказал Пестун, в раздумье потирая свою шапку. – Нужно отодвинуть машину подальше.

Он залез в свою машину, проехал по кругу с открытой дверью и припарковался метрах в тридцати.

– У тебя же нет ничего ужасно важного в машине?

– Наверное, нет, а что?

– К ней не стоит прикасаться.

– Ой, я что – должен оставить машину там?

– Да, когда там эта роза… Ты не должен касаться машины.

– Или что?

– Я не знаю. Это уже хуже, – подтвердил Пестун и задумался, пристально глядя на мой «Хайлакс». – Я увезу тебя.

– Куда?

– В безопасное место. Тебе не стоит сейчас показывать свой нос на людях.

Я смотрел на Пестуна, машину, розу с острыми лепестками и пытался сообразить, что делать. Ветер прошелся по кронам и сорвал с берез последние листья. Они кружились, шуршали и хрустели на окоченевшей земле. Лес вокруг был тихим, от пламенного звона лета не осталось и следа.

– А если я просто поеду на ферму, – сказал я и направился к машине.

– Нельзя! – рявкнул Пестун так, что я вздрогнул. – Не прикасайся к ней.

– Или что? Что произойдет тогда?

– Я не знаю. Но ты видишь, что роза с остриями. Она не должна быть такая.

– Или иначе навеки на острие?

– Да. Садись в мою машину, я отвезу тебя в такое место, где тебя не найдут.

Айла

1948

– Полностью между руслами рек и от реки Мартимойоки до сопок тундры.

– О боже, нет. Не могу такую большую территорию, там же уже организованы рабочие площадки.

– Ну тогда пока. Можешь отвезти меня домой.

– Подожди, не сейчас. Что, если бы она начиналась от муниципальной границы и охватывала бы, например, области Юлиторнио и Туртола?

– И лес Аалискайры тоже.

– Не верю, что удастся. Это такая огромная территория, что трудно ее обосновать научным лесоводством.

– Ну тогда пока. Вези меня домой.

– Не торопись. Мы обязательно найдем какое-нибудь решение. Что, если от линии Кайнуункюля – Кивиломполо на север до высоты Аалистунтури? На востоке границей будут муниципальные границы.

– Покажи на карте… Да. Это подходит. Если не сдержишь своих слов, расскажу отцу, и он сдерет с тебя шкуру, как с куницы.

– Я всегда держал свое слово.

– Клянись именем Тенгелиё.

– Клянусь именем Тенгелиё.

Самуэль

Октябрь 2009

Пестун остановил машину. Приехали. Я встал с затекшими ногами с переднего сиденья «Хай-Эйса» и сразу понял, где мы находимся.

Мы отправились знакомым маршрутом, по петляющей, едва заметной тропинке, веером расходящейся в глухих сырых местах и полностью исчезающей на скале. Прошли мимо скалы Зла, обогнули продолговатое озеро с черной водой и голыми березами по берегам. Место было то же самое, хотя в это с трудом верилось. Так далеко то летнее великолепие, все эти воспоминания, белые ночи, которые мы провели здесь вместе с Аавой.

Пестун молчал. Мне тоже сказать было нечего. По пути он говорил в основном о погоде и птицах. Рассказал, что арктическая