Властелин Атласа - Колин Фалконер

так местные называли гробницы своих бесчисленных святых — посреди голой равнины. Было несколько фондуков, или укрепленных усадеб, но большую часть ночей они спали под открытым небом, пока двое из их эскорта несли караул у костра.

Всадники, которых султан прислал за ними в Танжер, называли это бескрайнее пространство солончаковых равнин «блед». Они не видели ни городов, ни гор, ни больших рек. Время от времени им встречался караван мулов или верблюдов, идущий в другую сторону. Фигуры словно плыли в дрожащем мареве, будто шли по поверхности огромного озера.

Этот пейзаж был знаком Гарри по службе в Египте — унизительные расстояния и бесконечное небо. Он даже привык к тяготам пути со времен солдатчины; что мучило его денно и нощно, так это жажда выпивки. Она была как зубная боль, настоящая физическая мука. В иные дни он ни о чем другом и думать не мог.

Перед отъездом из Англии он прихватил с собой кое-какие припасы. В его багаже было несколько бутылок джина «Гордон», и их, возможно, хватило бы по крайней мере до этих мест, но какой-то носильщик-кули уронил их на скалы, когда они сходили на берег в Танжере. Все до единой. Он мог бы убить этого человека на месте.

Он подумал о старом пьянчуге, копавшемся в баках у «Короны». Этот малый не просто так однажды проснулся в сточной канаве. Все происходило постепенно, отказ за отказом, пока однажды он не превратился в пьяницу в лохмотьях, в которого уличные мальчишки швыряют мусор.

Джордж был прав, подумал он. Я убрался из Лондона как раз вовремя.

Внизу долина простиралась сквозь знойное марево до самого подножия гор — огромный оазис, зеленый от посевов и финиковых пальм.

— Скажи мне, что это не очередной мираж, Джордж.

Тот рассмеялся.

— Нет, это он и есть, Гарри. Мы прибыли.

— Как думаешь, в той мечети внизу есть бар?

— Разумеется. И казино с танцовщицами.

Они последовали за своим эскортом вниз по склону. Прошло три недели с тех пор, как они обогнули мыс Малабата, и злонравная скотина, которую подсунули Гарри, превратила этот изнурительный путь в сущую пытку. Некоторые лошади, как и некоторые люди, — спутники не из приятных.

А мавританские седла, хоть и великолепны на вид, с их вышитыми кистями и цветной строчкой, по части пыток, по его мнению, уступали разве что дыбе. Высокие луки, передняя и задняя, удерживали всадника в седле, но были тверды, как железо. Между седлом и холкой лошади лежало, должно быть, с дюжину слоев войлока. А короткие путлища, принятые у марокканцев, превращали любую поездку дольше часа или двух в настоящую агонию. Путешествие на верблюде по алжирской пустыне было куда комфортнее.

К несчастью для них, их эскорт, как и многие мавры, придерживался мнения, что всаднику следует отдыхать как можно реже. Спешиваться и садиться в седло, считали они, утомляет лошадь больше, чем лишняя лига пути, так что за все утро они не останавливались ни разу.

Еще час они ехали через оазис, прежде чем достигли городских стен. Они въехали через Баб-эд-Деббаг, Ворота Кожевников, и тотчас очутились в ином мире. Здания теснились со всех сторон, многие улицы были перекрыты сводами нависающих виноградных лоз, и шпалеры висели так низко, что приходилось сгибаться в седле, чтобы проехать. Зловоние было ошеломляющим. Гарри туже натянул на лицо и нос шейш — берберский головной платок, который он теперь носил. В один миг пахло свежеиспеченным хлебом или жарившимся на углях мясом, а в следующий — в нос бил такой удушливый смрад мочи и нечистот, что, казалось, даже его лошадь вот-вот возмутится.

Все было совсем не так, как он себе представлял. Переулки были уже и запутаннее всего, что он видел в Танжере. Люди в основном были одеты в лохмотья. Нищие с бельмами на глазах и сочащимися язвами, безрукие и безногие калеки, сбившиеся в кучу в дверях полуразрушенных мечетей, стонали, выпрашивая милостыню. За дверями он мельком видел молящихся, рядами сидевших на полу для полуденной молитвы. Уличные мальчишки, покрытые коркой грязи, сновали и шныряли в толпе.

Это было хуже всего, что он видел в Каире. Верблюды, ковры, освежеванные овечьи туши, свисающие с крюков. Безумцы с закатившимися глазами бродили в толпе рядом с женщинами, с головы до ног укутанными в черные чадры, так что видны были лишь их глаза. Были здесь и толстые купцы в тарбушах и джеллабах, и работорговцы, ведшие вереницы чернокожих рабов, закованных по рукам и ногам; от них несло потом и горем, головы опущены, лица пусты от отчаяния.

Группа горбоносых горцев в грязных овчинах уставилась на Гарри, когда он проезжал мимо, поглаживая древние мечи, засунутые за пояс. У каждого был такой вид, будто он с удовольствием вырезал бы у него печень.

— Кажется, неверных здесь не жалуют, — сказал Гарри.

— Это поэтому они на тебя так смотрели? — крикнул в ответ Джордж. — А я-то думал, потому что ты им денег должен.

Вереница верблюдов с боем прокладывала себе путь, вжимая их в стены. Даже эскорт султана ничего не мог с этим поделать.

Их провели через лабиринт пыльных желтых переулков, мимо рушащихся лачуг и мрачных базаров с крошечными, похожими на коробки лавчонками. Их лошадей со всех сторон теснила давка из мулов и повозок. Всадники султана пытались расчистить дорогу, крича на тех, кто двигался слишком медленно, а порой и длинными палками отхлестывали мешкавших, сгоняя их с пути. Это был грубый толчок после трех долгих недель уединения, настоящее насилие над всеми чувствами.

И шум; после стольких дней и недель, наполненных лишь свистом ветра да стуком конских копыт, от шума Гарри содрогнулся. Казалось, весь город ревел, торговался и визжал.

Наконец они выехали на широкую площадь под башней Кутубии. Один из их провожатых сказал, что она называется Джемаа-эль-Фна, Площадь Мертвых.

Было ясно, что это не очередной арабский город вроде Танжера. Он видел нескольких бородатых шерифов на мулах, но большинство лиц в толпе принадлежало диким берберским горцам или суданцам с их гладкими, лоснящимися от пота лицами, да еще чистокровным африканцам из долин Драа и Суса.

— Отличное место, чтобы лишиться кошелька, — сказал Джордж.

— Или подцепить любую заразу, — ответил Гарри.

— В этом ты разбираешься получше меня.

Деревенские женщины сидели на корточках на циновках в грязи, рядом с пирамидами лиловых баклажанов, ветвями золотых фиников, ярко-зелеными арбузами, оранжевыми тыквами, стопками лепешек или грубыми мешками с чертополохом