Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

Иногда, вставая с места, мать пошатывалась и держалась за стол, чтобы не упасть. Эти приступы слабости она объясняла усталостью и головной болью, и Петьке было невдомек, что и усталость и головная боль происходят от истощения.

Суп был невкусен, но оставшиеся в котелке несколько ложек жидкости мать не выплеснула, а съела сама. Тогда Петька понял, что мать не так сыта, как говорит, и отдает ему свою порцию в ущерб себе. Это открытие смутило Петьку, и он решительно заявил:

— Мама, я снова поеду в деревню и привезу хлеба.

— Что ты, Петя! Умоляю тебя, сиди дома.

— Чего дома сидеть! Хлеб кончился. Не беспокойся, мама, уж если я тогда ездил, то теперь всегда проеду. Теперь кругом наши. В крайнем случае найду дядю Витю, и он меня довезет.

Обещая матери не рисковать собою, Петька отправился на разведку, рассчитывая при удобном случае уехать и сразу написать матери из деревни.

На вокзале он протолкался до ночи. Поезда не было. Нужно было ждать, и Петька выбрал себе место подальше от дверей, чтобы в случае посадки не попасть под ноги толпы пассажиров.

Зал был освещен скуповато. Петька сидя вздремнул, потом несколько раз выходил на улицу. До рассвета было еще далеко; одинокая звезда мерцала в уголке неба; ночь глухо отгородила вокзал от города; тускло светились его плохо освещенные окна; на платформе поблескивал качающийся фонарь; он скрипел на ветру, бросая скользящие тени на глухие дощатые стенки пустых товарных вагонов, раскиданных по запасным путям. В темноте уныло лязгали буфера вагонов; в руках сцепщика мигал огонек фонаря, и ему подвывал из темноты гудок паровоза-маневрушки[197].

Поеживаясь от холода, Петька возвращался в парное тепло переполненного зала. Люди спали на лавках, вповалку на полу, скрючившись, упираясь спиной или ногами в соседей.

Переливчатый храп да шепотный бабий разговор сливались в «тугом» воздухе в неясный шум, и сквозь дремоту Петьке казалось, что это в лесу сыплется желтый лист и шуршит, гонимый ветром по мерзлой земле.

Иногда раздавались сонные возгласы или топали подкованные сапоги красноармейцев и дружинников, которые ступали между распростертыми людьми без особой опаски.

Вокзал имел обычную для того времени загрузку. Народ волной катился по железным дорогам из конца в конец, и поездов не хватало. Редкие, тихоходные пассажирские поезда из товарных вагонов в народе пренебрежительно называли «Максимами», но надежда вся была на них. Двери теплушек откатывались на ржавых роликах; оттуда вылезали помятые люди, а другие с воплями и спорами лезли в вагон. Набивались до отказа. Поезда уходили, но на станциях людей не убывало. Здесь жили неделями; ловили вшей, перематывали портянки, перекладывая при этом пухлые пачки миллионов — «лимонов», как называли их тогда, говорили о новых деньгах, на которые будут менять «лимоны»; мечтали о возвращении на землю в Самару… на Черниговщину… в далекие края.

Недалеко от Петьки, среди спящих людей, раскинув ноги, храпел бородатый дядя. Он лежал на спине, положив под голову большую котомку. От этого шея круто выгнулась, подбородок уперся в грудь и человек будто бычился и сердился во сне. Сбоку к бородачу привалился узкоплечий парнишка в натянутом на уши картузе[198] и в грязном, не по росту большом пиджаке. Он словно бы почесывался, чуть заметно шевеля одной рукой и обшаривал бок у дядьки. Петька узнал парнишку. Это был Чирок, ходивший в «помощниках» у папиросного «короля» Козла. Чирок и раньше всегда вертелся около кинематографа, промышляя по чужим карманам.

Петька заметил, что Чирок был не один на станции. Козел и его второй помощник, Салтанка, прошли стороною, заглядывая в дальние углы.

Вор ловко вытянул через разрезанные штаны из «нутряного» кармана пачку денег, завернутых в платок, поднялся на ноги и, осторожно ступая между спящими, вышел из зала. В коридоре на полу лежали Козел и Салтанка. Мимоходом подтолкнув ногой широкомордого Салтанку, Чирок вышел на улицу.

«Ведь украл», — спохватился Петька.

За вокзальным крыльцом площадь уходила в неосвещенную темноту. Силуэты строений редкими пятнами проступали на небе, посеревшем от близкого рассвета.

Чирок сам боялся, как бы бандит посильнее не отнял деньги, и жался у стены, пока не вышли Козел и Салтанка.

— Гони на дележку, — сказал Козел, протягивая руку.

Скоро они вернулись и направились в другой зал, подальше от мужика.

Петька видел, как просыпался мужик, как он повернулся, почесался, не открывая еще глаз, и как потянулся к карману. Тут его словно пружиной подбросило от пола.

— Ой! Господи! — охнул мужик, моментально очухавшись.

Выпучив глаза, он тяжело дышал открытым ртом, хватался сразу обеими руками то за грудь, то за карманы.

— Убили!.. Ограбили!! — заорал, широко разевая бородатый рот, вскочивший на ноги мужик.

Покрутившись на одном месте, бедняга кинулся из помещения, волоча за собою котомку. Он лез к выходу, не разбирая дороги, наступал на руки, задевал сапогами лица спящих. Он будил всех и поднимал тревогу.

Ушибленные люди ругались, но, узнав, в чем дело, смолкали и проверяли свои карманы.

Мужику идти, собственно, было некуда, и он скоро остановился. Вокруг него сомкнулось кольцо любопытных и сочувствующих.

— Много ли украли? — спрашивали кругом.

— Миллярд! Миллярд! — кричал мужик. — Душу вынули! Как я теперь!

— Эх ты, голова садова! Тут только смотри! — сплюнул старик в сером армяке.

Мужика было слышно по всему вокзалу, и люди разносили весть о краже миллиарда рублей.

— Слышь, миллярд, — шепнул Салтанка Козлу. Понимающе переглядываясь, они надвинулись на Чирка.

— Где деньги? — хрипло спросил Козел.

— Все отдал, — ответил Чирок.

— Врешь, отначил, — напирал Козел.

— Зачем миллярд его кричит? — скалил острые зубы Салтанка.

На воров стали обращать внимание. Козел подтолкнул Чирка к выходу. В сером свете раннего утра, закрывая лицо от оплеух, Чирок клялся и божился, что других денег не видал и отдал все.

— Ай-ай! Какой дело! Не бей сейчас, потом убьем, — уговаривал Козла Салтанка, боясь шума.

— Погоди, тебе еще мало не будет, — пригрозил уставший Козел. — Мы проверим!

— Вы попытайте у него, — ухватился за поданную мысль Чирок.

Шайка протиснулась к мужику, все еще шумевшему. Бородач жаловался, распяливая широкую прореху в разрезанной штанине.

— Все до копейки вынули окаянные.

— Сколько там было? — подступил к мужику Козел.

— Миллярд, — вздохнул мужик.

— Ты не путай, говори толком! — прикрикнул на него Козел,

— Орешь тут зря, пропил, наверное, — вставил Чирок.

— Тоже миллярдер! — говорил Козел, злобно глядя на мужика.

— Батюшки, глазищи-то! Што тебе угли, — отпрянула баба, оглядывая