Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

От рассказов матери у Петьки пылали щеки, на переносье сбегались брови.

«Я у них все отберу обратно», — решил он про себя.

— Ты уж не вмешивайся, Петенька, — попросила мать, — у Гуленьки такой зверский вид, что я боюсь его. Он еще что-нибудь сделает с тобой. Этот человек дошел до крайности, бежать ему уже больше некуда.

— Хорошо, мама, не беспокойся, — успокаивал Петька, избегая давать матери какие-нибудь обещания.

«У Гуленьки „зверский вид“», — подумал Петька и постарался сердито насупиться перед зеркалом.

В этот момент мать взглянула на него, и ей внезапно открылось, как изменился Петька. Лоб теперь не выпирал шишками, как раньше, стал не таким большим, но зато ровным; губы стали тоньше, уши не торчали в стороны. Все как-то подтянулось, стало пропорциональным, и даже исчезли веснушки.

Как только мать ушла на службу, Петька направился к «гуленькам».

Гуленька еще спал, когда Петька забарабанил в дверь. Тамара Савельевна тревожно откликнулась:

— Кто там?

— Это я, Петька.

— Чего ты хочешь? Мы еще не встали…

— Ничего, вставайте. Довольно вам.

Тамара Савельевна не причесанная стояла у стола с грязной посудой, приготовляя мужу какую-то болтушку, заменяющую привычный «кофе в постели», а Гуленька, высунув из-под одеяла небритый подбородок, таращил на Петьку изумленные глаза.

Увидев Гуленьку в постели отца, Петька вскипел еще больше и, подходя к Тамаре Савельевне, сказал сквозь зубы:

— Ну, убирайте свои черепки с моего стола! А ты выкатывайся с постели. Теперь власть Ревкома.

Петька твердо смотрел в вытаращенные от изумления глаза Гуленьки и Тамары Савельевны. Через несколько секунд их молчаливое изумление перешло в бурю столь стремительно, что у Петьки едва не лопнули барабанные перепонки.

— Мальчишка! — завизжала жена.

— Щенок! — рявкая, вторил ей муж.

— Вон отсюда! Вон, вон! — кричали оба супруга, вместе наступая на Петьку. Но он стоял непоколебимый, не двигаясь с места.

Прохожие останавливались у окон, прислушивались к крикам и уходили прочь, качая головами. Соседи начали стучать в стену. Неодетый Гуленька в сотый раз подбегал к Петьке со сжатыми кулаками. Еще вчера он бы стукнул его, схватил за шиворот и выбросил бы за дверь. Но сегодня город наводнили партизаны и вооруженные рабочие. Всюду какая-то путаница… чехи, японцы, французы, англичане, американцы и сербы уезжают… Красная Армия подходит…

«Наверное, Петька большевик», — думал Гуленька, и это его удерживало.

Петька стоял в гордой позе. Но оглушенный и ослепленный мелькающими перед носом волосатыми кулаками и скрюченными пальцами с когтями, он не двигался и не произносил ни слова. Это-то больше всего и смущало рьяных супругов. Скажи Петька хотя одно слово, и эффект был бы нарушен, а молчание говорило за большую внутреннюю силу Петьки и его правоту.

— Ну-у! — сказал Петька, использовав для короткого возгласа весь запас дыхания, и Гуленька начал покорно скатывать матрац, очищая кровать.

Тамара Савельевна, глядя на мужа, нехотя принялась составлять посуду с захваченного у Зулиных стола.

— Надо бы и не разговаривать, а прямо гранатой… — проговорил Петька, закрепляя свою победу.

Гуленька вздрогнул, представляя себя и Тамарочку разлетающимися на куски в дыму разрыва бомбы, брошенной безумным мальчишкой.

Петька, пятясь, вынес из комнаты кровать, потом стол и стулья.

— Галоши! — потребовал Петька, вновь появляясь в дверях.

Тамара Савельевна обтерла галоши и подала их Петьке.

Гуленька вскидывал руки вверх, в отчаянии хлопал себя по ляжкам. За штанами болтались незастегнутые подтяжки, и казалось, что Гуленька даже спиною своей выражает горе. Глядя на него, «Тамуся» плакала.

Торжествуя, Петька запер комнату на замок, так что теперь «гуленьки» должны были ходить в кухню через улицу, и бросился к Корольку, но не застал его дома.

На перекрестках толпились вооруженные дружинники, и тут за короткое время Петька пополнил сведения о происходящих событиях и узнал о расстреле Ревкомом Колчака[188].

Петьку поразила суета возле казарм. Чехи поспешно распродавали из захваченных складов все, что не могли увезти. Перекупщики-старьевщики хватали у чехов пачки подержанного обмундирования, а легионеры брали любые деньги, так как иначе должны были бы все оставить бесплатно. Не имеющие никакой цены колчаковские деньги могли им служить для обмена на золотой запас России, тысячи пудов из которого Колчак передал интервентам.

Соблюдая приказ Ревкома, дружинники ни во что не вмешивались: чехам предоставлялась возможность свободно уехать.

Над городом появился американский аэроплан, и какие-то провокаторы из-за углов стреляли в него из винтовок. Аэропланов Петька до сих пор не видел и смотрел вверх с любопытством.

На всякий случай выпалил в небо и японский часовой, стоявший у ворот казармы. Выстрел часового не понравился японскому офицеру. Офицер издали закричал на солдата, а подбежав, трескуче выругался и что-то скомандовал.

Часовой вытянулся, взял винтовку за плечо и, далеко выбрасывая ноги, пошел в казарму. Японцы нового часового не поставили, только на казарменном дворе поднялась суета и беготня.

Подобные события происходили не в первый раз на глазах мальчишек, и, пока настоящая власть не все забрала в свои руки, они были хозяевами на улицах и в брошенных учрежденческих домах, двери которых оставались открытыми настежь.

Озираясь, по улице робко шел соседский парнишка Генка. Увидев Петьку, он очень обрадовался и торопливо заговорил:

— Петька, пойдем походим. Ей-богу, чего дома сидеть?

Он упрашивал Петьку очень горячо, потому что идти один побаивался.

Заметив мальчишку, согнутого под тяжестью кавалерийского седла с одним стременем и со срезанной кожей, не известно к чему годного, Петька решил, что стоит провести более широкую разведку по городу. И они с Генкой побывали в местах, ранее совершенно не доступных для них.

Влетев во двор банка, ребята остолбенели: за углом, около черного хода, густо покрывали землю и мусорную яму рассыпанные бумажные деньги. Ребята моментально набрали толстенные пачки колчаковских кредиток по пятьдесят и двадцать пять рублей. Они были новенькие, хрустящие и хотя напечатаны только с одной стороны, но все же деньги из банка.

«Эх, — думал Петька, складывая бумажки так, чтобы не было видно белой, недопечатанной стороны, — если бы раньше мне найти эти деньги! Я бы у легионеров штаны купил».

Петька повертел пачку в руках и, вздохнув, швырнул прочь.

— Дурак, — зачем бросаешь? — изумился Генка.

— Возьму, — переменил решение Петька, — пригодятся растапливать буржуйку, хотя лучше бы найти полено дров.

Генка подергал двери черного хода в банк, но они оказались закрытыми.

— Куда теперь? — спросил он Петьку.

— Больше никуда не пойду, — сказал Петька и отправился домой.

Он пожалел, что до переворота не мог попасть в город. Ведь его, как «старого» партизана,