Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

Избы села под снеговыми шапками походили на теплые шаньги, намазанные сметаной. Редко мелькали в окнах огоньки; не ходили по селу, как раньше, ватаги парней с гармошкой. Люди жили настороженно, и мужчины держались больше по заимкам, хотя в обычное время зимой почти все съезжались в село.

Рубцов как в воду канул, и долгое время о нем не было известий. Потом он прислал весточку Моте: «Пока живой, а дела идут большие».

Слухи о надвигающихся переменах ползли со всех сторон. Новости передавали друг другу осторожно, с опаской, но с надеждой и нетерпением.

Колчака жали все крепче, а чехи отказывались ему помогать. С фронта у Колчака бежали насильно мобилизованные солдаты. Целые полки и батальоны переходили на сторону красных, а в тылу все время вспыхивали восстания и действовали партизанские отряды, число которых с каждым днем увеличивалось.

Петька беспокоился за мать, скучал по городу и собирался туда поехать.

Мать писала, что она сильно нуждается, что ему лучше подождать в деревне и что она сама бы к нему приехала, но нет возможности.

Королек тоже написал ему: «Хлеба у нас мало, он дорогой, а то, что ты врешь про шестой класс, у тебя не выйдет и у нас тебя оставят в четвертом на второй год». На этом переписка прервалась.

Однажды на рассвете морозного дня, когда звуки слышно за десять верст, все жители ясно различили, как пулеметная трескотня сливалась с залпами винтовочных выстрелов и разрывами гранат.

У железнодорожного моста партизанский отряд схватился с охраной. Одни говорили, что красные хотели взорвать мост, другие хвалили партизан, отбивших мост и не давших отступающим колчаковцам разрушить его. Одно оказалось бесспорным, — что белые удрали.

Прошел слух, что Колчак арестован. На следующий день этот слух подтвердился и разнеслось известие, поднявшее всех на ноги: власть перешла в руки Революционного Комитета.

Петька кинулся в поселок, чтобы узнать у дяди Вити, свободна ли дорога до города. Он нашел его на паровозе.

— Товарные поезда идут. До Перевалочной подбрасываем грузы. Городской вокзал еще в руках чехов, — ответил дядя Витя, поправив свою сплющенную, как блин, промасленную фуражку. Он посмотрел на Петьку с высоты паровоза и добавил: — Пассажирское сообщение в классных вагонах по расписанию и по проездным билетам не восстановлено, но, я думаю, что это тебя не особенно беспокоит.

— А как же с Перевалочной я в город попаду? — спросил приунывший Петька.

Машинист спустился на землю и, вытирая руки комком промасленной пакли, тихонько прогудел:

— Тут иногда проскакивают теплушки наших железнодорожных провизионщиков[182], так с ними можешь уехать. В крайнем случае давай на паровоз. А с Перевалочной на городскую станцию рабочих подбрасывает «кукушка» с тремя вагонами. Рабочие не оставляют мастерских и кое-что восстанавливают для советской власти. На Перевалочной да и в самом городе партизаны и рабочие установили советскую власть, а «гости» сматываются живой рукой.

На другой день Петька сидел и думал о доме. Как хорошо сейчас в городе! Огни, наверное, горят, в кино можно пойти с Корольком… зайти бы сейчас к нему неожиданно…

Сумрак залезал в комнату через нижние стекла в окнах и тенями расползался по углам; оттуда, казалось, поднимался к потолку и, крадучись, заполнял комнату.

— Знаешь, Володька, я уеду, — сказал Петька.

— Не пропустят.

— Ну да, не пропустят! Хочешь на спор?

— Тебе от матери попадет.

— Ничего; если бы она могла сама приехать, так давно бы приехала. Знаю я ее: откуда на письме эти кляксы водяные? Ясно, от слез. Тоже соскучилась. Отца нет, и мы врозь живем. Худо это. Хлеба матери нужно свезти; она, наверное, голодает. Непременно поеду.

Принятое решение Петька не откладывал в долгий ящик. На следующий день он в школе взял справку о том, что учится в шестом классе, потом спохватился и помчался в волость.

— Дайте справку, что я не белый, что отбивал село, — заявил он в сельсовете.

— Зачем тебе справку?

— Отцу покажу.

Посмеялись, но решили подтвердить, что Петр Зулин участвовал в партизанском движении.

— Печать поставьте и напишите, что ранен, — подсказывал Петька.

— Так печати у нас еще нет. Вот на орленом бланке[183], хочешь, напишу? — спросил бывший писарь, теперь помогавший Колесникову по письменной части.

— Давай, — согласился Петька.

Справка партизану, скрепленная царским орлом, выглядела забавно, но Петьку это не смущало. Однако, прочитав ее, он заметил, что о ране ничего не сказано.

— Так мы ж не знаем, — ответил писарь.

— А вот, саблей! — произнес герой и, задрав штанину, показал на левой ноге выше колена солидный шрам.

Писарь вновь обмакнул перо, после последнего слова точку переделал на запятую и дописал: «ранен».

— Вот это другое дело, — сказал Петька, складывая справку.

В тот же день он явился к Моте прощаться. Мотя была поражена настойчивостью и решительностью Петьки, но не смела его задерживать, а только сокрушалась:

— Все вы мужчины такие. И все-то вы взбулгачились[184]! Мой-то охламон[185] пишет, что из партизан его взяли и в городу заставили работать. Там теперь в комитете здешний Ляревич ворочает, так он оставил его в городе. Хотя бы на побывку явился, послала бы его, чтобы тебя до матери проводил. Белко-то, слышь, он нашел. Пишет, брата Ивана тоже встретил. Ивана дружинники отбили у белых, когда уж их вывели из бараков на расстрел.

Мотя была рада нагрузить целый воз продуктов для матери, но Петька не взял ничего, решительно сказав:

— Больше одного мешка мне не увезти, а Володька для меня уже приготовил.

Петька неуклюже ткнулся в Мотину щеку и, скрывая непрошеные слезы, торопливо убрался на улицу.

Он низко нахлобучил шапку и старался не смотреть на плачущую Мотю, когда она вышла на крыльцо и оттуда махала ему платком. Володька понукал лошадь, а у Петьки в ушах слышались прощальные слова Моти:

— Ох, и отчаянный ты, Петька!

— Хочешь, муки бери за работу; хочешь, забирай мешок денег, — предлагал Володька, — вон тетка Ермолаевна сколько их набрала. Им у нас никто не верит, а в городе, может, пойдут.

— Давай муки, — решил Петька.

— И то верно! Куда их, деньги. Теперь что керенки, что колчаковки — только стены оклеивать. Вот Дуня и Фроська на заимке керенками окна залепили, и вся польза от них.

Утром Володька насыпал Петьке полный мешок муки, и они поехали на станцию. На станции томились до вечера. Петька у всех спрашивал, когда пойдет поезд, но люди не могли ничего сказать толком.

— Эко дело, — сказал