Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

Усмехаясь, дядя Витя гладил небритый подбородок и, выслушав Петькину взволнованную речь, сказал:

— Пуд сала я не найду, а кусок фунтов на шесть есть у меня. Я его вам дам, только мне за это ничего не нужно.

Это уже было победой. Забрав сало, ребята летели домой, окрыленные надеждой: на первую варку наменяют сала, потом сварят еще и еще. И перед ними уже дымился целый мыловаренный завод.

— Вот только соли у нас нет, — сказал Петька.

— Ничего, у тетки возьмем немного. Потом ей отдадим, — утешил Володька.

Володька принес от Арона-аптекаря банку с мутноватыми кристаллами, а Петька заказывал кузнецу форму.

— Хмы! — сказал кузнец. — Форму просишь сделать. Какая форма, — это не важно, а что вложено будет в эту форму, это важно.

— Форму под мыло…

— Мыло — вещь народная. Неважно, какая будет форма ему: все равно обмылится кусок. Тут вес мыла играет. Больше мыла по весу, то и лучше. Давай закурим.

— Табаку нет, — ответил Петька.

— Без табаку какой разговор? Вот угощайся, — протянул кузнец свой кисет.

Петька хотел сказать, что он не курит, но побоялся и, для солидности и чтобы кузнец был сговорчивее, скрутил и поджег папиросу, толстую и вонючую, как горелая шерсть. От крепчайшего самосада у него кожу стягивало на затылке, слезы капали из глаз, но он мужественно задыхался, стараясь не показать своей слабости.

Кузнец был рыжим, ярким, как огонь, и имел десяток бледных и рыжих детей, воспитанных в «страхе божьем». Он никак не мог выбиться из нужды, потому что читал библию в то время, как нужно было оковывать телеги. И тут, едва закурив, он сел на своего любимого конька.

— В библии про мыло не сказано. Библия — книга мудрейшая; если все поймешь — ума решишься[178].

Он курил долго, говорил ещё дольше. Пытался все разъяснить Петьке, а когда сбивался, то повторял: «библию поймешь — ума решишься». Петька не знал, как бы ему словчить и избавиться от папиросы, которую если и не куришь, то дым все равно лезет в нос и ест глаза.

Кузнец Яков поставил Петьку к мехам отрабатывать форму. Петька качал воздух, в горне шуршало пламя, искры и окалина летели от наковальни. Там в два молота месили красный податливый комок железного теста. И Петька увидел, что кузнецы куют наконечники для пик.

— Все еще куешь? — спросил он.

— Эге, успевай только делать, народ волной прибывает, — ответил кузнец.

Больная нога уставала; Петька, стоя у мехов, все прилаживался, как бы присесть. Яков заметил его попытки и, забросив поковку в колоду с водой, обернулся к сыну, который старательно заправлял палец в нос.

— Будет тебе прихорашиваться! — крикнул Яков на сына. — Возьми пол-листа кровельного железа да загни ему глубокий противень. — Вот глубина! — показал он ему четыре пальца.

Мыловары принялись за дело. На шестке русской печки они водрузили трехногий таганок, поставили котел и под ним разожгли огонь. Соду они размешали с водой в той же банке, а сало бросили в чугунок.

Петька, напрягая память, вспоминал различные рецепты и взволнованно говорил:

— Я знаю выгодный состав: из ведра воды выходит два ведра мыла. То есть не так, а надо взять… взять…

— Петька, а долго нужно греть сало? — спрашивал помощник.

— Грей до кипения. Дай-ка я помешаю.

Пригорающее сало потрескивало в котле и чадило. Володька, не привычный к аромату мыловарки, начинал морщиться.

— Нагреть до 80° Реомюра[179] и прибавлять жидкое стекло, — пробормотал, вспоминая, Петька, и тут же сказал: —Ну, жидкого стекла у нас нет и не надо. Оно только для веса. Соли воду!

— А сколько от этого будет градусов? — спрашивал Володька, держа последнюю пригоршню соли, украденную у тетки из туеска.

— Давай без градусов!

— Тридцать частей воды не соленой мы влили раньше, — соображал Петька, — теперь вольем за жидкое стекло баночку, да соленой воды двести частей. Поташа у нас нет, клади за него соды триста частей да лишнюю банку воды, — командовал Петька.

Володька, кое-как соображая пропорции «на глазок», вливал в котел растворы банку за банкой и добавлял еще воды, за недостающие химикалии.

— Примесь щелочи дает мглу! — изрекал Петька, как оракул, открывающий тайны мыловарения. — Черт ее знает, что это за щелочь, мы ее не клали. Вообще тут половина лишнего. Щелочь дает мглу, — значит, ее не надо.

В котле действительно была мгла, и, по более точному определению, следовало сказать, что там поднялась невообразимая муть. Все это кипело, выливалось на огонь, поднимающийся тогда кверху зеленым пламенем. Избу наполнял туман от пара и чада, воняло пригоревшим салом. Тетка Ермолаевна ушла на чистую половину, где лежала Володькина мать, и пригрозила ребятам:

— Ну, погодите, только запакостите у меня шесток, так я вам задам! Ведь если только матери рассказать — остатка здоровья лишить.

— Давай снимай, — нетерпеливо требовал Володька.

— Нет, рано еще, — останавливал Петька, выжидая время, и учил: — мыльный клей должен быть прозрачен и тянуться с лопаточки. Проба на язык должна давать укол. Попробуй-ка!

— Ей-богу, колет, — божился Володька, обжигаясь.

— Нет, что-то мутновато оно, — сомневался Петька.

— Да ведь, чудак, переварилось оно, наверное, уже давно, вот и мутное. А дальше варить еще хуже, давай снимем. А?

В этом случае Володька был неискренен и больше, пожалуй, боялся матери и хотел отделаться от чада и грязи, которую они развели по всей избе.

— Ну как хочешь, — сказал Петька, нехотя соглашаясь.

— Верно, верно, переварилось! Сжолько времени кипит, — убеждал Володька. Он отгреб огонь в сторону и, прихватив чугун тряпкой, снял его на пол.

— Ну, конечно, сварилось! Смотри, пар-то какой идет!

Вылитое в форму мыло не хотело застывать. Это вселяло тревогу, и мыловары недоверчиво смотрели на свое произведение, погружая палец в липкую массу.

— Погоди, застынет, — сказал Петька и вынес форму на мороз.

Через полчаса Володька говорил:

— Пощупай, как застыло. Аж звенит!

— Окаменело оно, так и должно быть.

Мыло вытряхнули из формы. Оно было светло-желтого ровного цвета и выглядело как магазинное «яичное».

— Жаль, наша форма не именная. Мы потом сделаем новую, со своей маркой! — И Петька начертил на бруске ижицу[180]; это должно было означать летящую птицу. — Назовем этот сорт «Чайка». Все мужики будут спрашивать, как кирпичный чай Кузнецова «Ласточку».

Для тетки Ермолаевны, чтобы задобрить, отделили кусок от первой варки и положили его на печку сушиться, чтобы было крепче. Остальное мыло Петька разрезал на куски и отправился променивать.

Но почему-то мыло их производства плохо покупали.

— Сами варили? — недоверчиво переспрашивали мужики и, глядя на кусочки, потерявшие свежесть, отсылали мыловара к