Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

рукопашной схватке с теми, кто выстроился вокруг Хатшепсут, стоявшей перед своим троном и выкрикивавшей приказы. Нахерех пал на глазах у Мары, и корявый старый военачальник, сразивший его, развернулся, когда жонглер прокрался мимо к внутренней двери, схватил его, швырнул прямо в руки двум лучникам…

На нее упала тень.

— Мара! О, Амон, ничья рука, кроме моей, не убьет этого выродка-ливийца! — Шефту подхватил ее, бессвязно ругаясь, перенес на другую сторону комнаты и сунул в сильные и надежные руки, в которых она с удивлением узнала Неконха. Когда Шефту снова метнулся прочь, она услышала утешительный рык капитана у своего уха. — Ну вот, крошка, наконец-то все хорошо, все теперь не в наших руках, наше дело сделано. Отдыхай, Голубоглазая. — Он накинул на нее свой плащ, и с глубоким вздохом благодарности Мара уткнулась лицом в грубые складки его туники, и закрыла уши от шума битвы, и закрыла глаза…

Когда она их открыла, неведомо сколько времени спустя, все было странно тихо. Она повернулась в руках Неконха, которые тут же ослабли, и на мгновение испытала странное ощущение, будто вернулась к Инанни, на официальный прием Хатшепсут. Снова большая зала сверкала осыпанными самоцветами ожерельями придворных. Но теперь стены за ними были плотно уставлены солдатами — теми, что в алых шлемах гвардии фараона. Придворные во главе с Шефту стояли в два ряда вдоль всей комнаты. На одном конце образовавшегося прохода был помост, великий трон и неподвижно, прямо стоявшая Хатшепсут, с черными волосами, облаком спадавшими на ее холодное и прекрасное лицо, и с коброй на лбу.

На другом конце, шагом завоевателя, к ней приближался долго томившийся в оковах царь.

Тутмос остановился перед троном и произнес:

— Сойди.

Наступила пауза, во время которой не шевельнулась ни одна голова, не дрогнул ни один палец. Затем медленно, надменно, Хатшепсут сошла со ступеней помоста и встала перед ним. Он протянул руку и сорвал с ее головы корону Египта. Затем, все еще не отводя от нее глаз, он подозвал кого-то из толпы. Вперед вышел слуга, неся поднос, на котором стояла золотая чаша, полная какой-то темной жидкости.

Лишь на мгновение взгляд Хатшепсут дрогнул, когда она посмотрела на чашу. Затем он снова непреклонно вернулся к Тутмосу.

— Ты проявляешь мало милосердия, сводный брат, — горько сказала она.

— Я проявляю много! Я дарую тебе право умереть от своей руки, а не от чужой. Возьми чашу и пей.

Хатшепсут молчала, и маска юности внезапно соскользнула с ее лица.

— Да будет так! Я выпью и забуду. Но ты не забудешь, и эти другие тоже, хоть ты и сотрешь мой картуш с каждого памятника в Двойном Царстве! Мои творения стоят, Сын Младшей Жены, и они затмят твои, и твоих сыновей, и всех фараонов после меня, пока земля Египта будет орошаема Нилом! Ты не сможешь убить имя Хатшепсут Великой! А теперь дай мне чашу. Но я — фараон, и я не буду пить ее здесь, в присутствии моих врагов! Отойдите, дайте мне пройти.

Широким движением своих хрупких, летящих одежд Хатшепсут повернулась и унесла золотую чашу в свои личные покои. Тутмос последовал за ней. Дверь тихо закрылась за ними.

Подобный вздоху звук пронесся по толпе в тронном зале, но никто не сдвинулся с места, хотя Шефту обернулся, чтобы встретиться взглядом с Марой через разделявшее их пространство. Казалось, прошло много времени, прежде чем внутренняя дверь снова открылась, и вышел Тутмос — один. При виде царской кобры на его лбу вся свита упала на колени.

Но царь подошел прямо к Шефту, поднял его и сжал ему плечи обеими руками. Между ними состоялся тихий разговор, не слышный никому, кроме них самих, затем оба повернулись к Маре, и Шефту быстро пересек залитый кровью пол и взял ее за руку.

— Возлюбленная, идем со мной, если раны твои не слишком тяжелы…

Чувствуя на себе сотню взглядов, Мара с болью, но с колотящимся сердцем последовала за ним вдоль двойного ряда коленопреклоненных придворных к царю.

— Итак, — произнес Тутмос самым мягким тоном, какой она когда-либо от него слышала. — Это маленькая переводчица спасла сегодня ночью Египет и меня. — Он помолчал мгновение, затем поднял руку, коснувшись губ и лба в знаке уважения. — Голубоглазая, никогда больше не будешь ты прикрывать свои плечи. Я объявляю твои шрамы медалями за доблесть, более великими, чем любые, что я мог бы даровать, и воля моя, чтобы вся Черная Земля взирала на них и познала природу мужества. — Он с достоинством снял со своей шеи массивную золотую цепь и надел ее на шею Мары. — Вельможа Шефту, — добавил он, возвысив голос так, чтобы его было слышно во всех концах залы, — я возвожу тебя в ранг Ближайшего Друга и Советника Фараона. Твое место — по правую руку от меня, пока я правлю Египтом. Но сейчас я поручаю тебе покинуть меня и найти искуснейшего лекаря в Фивах, чтобы он обработал раны этой девы. Прощай, и да пребудут с тобой боги.

Он отвернулся от них, и когда они снова двинулись через длинную залу, они услышали его уверенный и энергичный шаг, приближающийся к трону. Мгновение спустя его голос прозвенел:

— Именем Ра Сияющего и моего отца, чья царская воля предписала это, я заявляю о своем наследии как фараон Двух Земель и единовластный правитель Египта!

Глава 25

Улица Сикоморов

Снаружи ночь была мягкой, воздух — темным, прохладным и благоуханным. Мара прошла с Шефту мимо лучников, охранявших вход, пересекла каменную дорогу и вошла в ворота лотосового сада. Там Шефту тут же остановился и с бесконечной осторожностью заключил ее в свои объятия. Он молча поцеловал ее, долго и нежно, затем приподнял ее подбородок и заглянул ей в лицо.

— Шефту, — прошептала она, — все кончено.

— Нет, крошка. Все только начинается. Начинается многое.

Все еще обнимая ее за талию, он повел ее дальше по росистой траве, и с каждым шагом сердце Мары становилось все легче, пока даже боль в ее израненных плечах не показалась чем-то из прошлого.

— Куда мы идем? — спросила она немного погодя. — Искать лекаря?

— Моя прекрасная Мара, лекарь, которому вот-вот суждено возвыситься над своим положением, придет к тебе сам — и будет рассказывать своим внукам, как это случилось.

Мара тихо, восторженно рассмеялась.

— И он