Властелин Атласа - Колин Фалконер

другой, так что, когда он ходил, он раскачивался из стороны в сторону, как верблюд. Он также обнаружил, что больше не может делать то, что мужчина делает с женщиной. Он думал, это временное недомогание и, возможно, оно пройдет. Но если нет, он знал, что его род прервется на мне. Поэтому, когда пришло время моего рождения, он уже все решил. Что бы ни случилось, я должен был стать мальчиком.

— Он решил поиграть в Бога.

— В Атласе он и был Богом. Моя мать, мой отец и повитуха — вот и все, кто присутствовал при моем рождении. После этого отец завернул меня и велел повитухе никому не говорить, что она видела, и никого ко мне не подпускать. А потом он вышел и объявил всем, что я — мальчик. Вот так просто.

— Твоя мать согласилась с этим?

— Она делала то, что ей велели.

— Никто не заподозрил?

— Возможно. Но кто бы осмелился ему возразить? С тех пор мой отец взял на себя полную ответственность за меня. Он проявлял к моему воспитанию и образованию больше интереса, чем любой мусульманин, полагаю, люди думали, это потому, что он был так благодарен и так счастлив наконец-то получить сына.

— А повитуха?

— Мне говорили, что она вскоре исчезла. Мать сказала, что отец дал ей денег и она уехала жить в Марракеш. Я же склоняюсь к тому, что он решил эту проблему иным способом.

— И когда ты выросла, ты приняла то, что он сделал?

— Нет, я не приняла это. Я этого хотела. Я видела, как мой отец обращался с моей матерью и сестрами, как мужчины обращались с женщинами в своих семьях. Я ухватилась за эту возможность. Это означало, что я буду свободна. Так что я научилась вести себя как мужчина. Я дурно обращалась с сестрами, заставляла их прислуживать мне за обедом и ужином, я заставила их всех служить мне и бояться меня.

— И когда твой отец умер, никто не бросил тебе вызов?

— К тому времени я уже научилась внушать мужчинам страх. Мы с отцом выиграли много битв вместе, мы захватывали земли и крепости. Я хороший предводитель, и в мире, и на войне. Даже Здан, сгоравший от зависти, до сих пор не осмеливался пойти против меня.

— Ты никогда не жалела о решении своего отца?

Короткая улыбка.

— Он задал мне тот же вопрос, прямо перед смертью.

— И что ты сказала?

— Я сказала: «Отец, я рада тому, что ты сделал. Это дало мне возможности и привилегии, которых у меня никогда не было бы, если бы ты позволил Богу решать мою судьбу. Быть женщиной здесь, в Марокко, — этого недостаточно, не для жизни, не для полноценной жизни».

— Но деревенские девушки, которых я видел…

— Они свободнее, чем женщины в Фесе и Марракеше, но не обманывайся. Их жизнь — таскать воду и молоть зерно на ручных мельницах.

Он задумался, что бы ей возразить. Быть мужчиной или быть женщиной: он никогда не рассматривал это как выбор. Женщины всегда казались ему интригующими и прекрасными, и он представлял, что они любят комплименты, безопасность, детей, семью и все то, чем наслаждалась его мать. Может ли женщина или мужчина желать быть кем-то иным, нежели тем, кем они родились?

— А как же твоя прабабушка? Она была вождем и женщиной.

— Это было давно, — сказала Амастан. — Я расскажу тебе, какой была бы моя жизнь, если бы мой отец не наплевал на волю Бога. Я бы жила с матерью, пока не достигла бы брачного возраста. У меня не было бы никакого образования, кроме умения вышивать и готовить сладости. А потом я бы нарожала кучу детей и должна была бы о них заботиться. И однажды я бы обнаружила, что стала старухой, а моя жизнь ничего не стоила. Я бы не оставила следа.

— Но разве тебе не одиноко?

— Многие люди одиноки.

— Мы не можем вечно отрицать свою истинную природу.

— Что ж, ты мужчина. Конечно, ты так считаешь. — Амастан докурила трубку и отложила ее в сторону, глядя на угасающие угли их костра. — Я — то, что сделал из меня мой отец. Иначе быть не может. А теперь нам следует поспать. Завтра мы возвращаемся в Айт-Карим.

Гарри не мог уснуть. В пещере было жарко и душно, тело болело от побоев, полученных от стражников. Каждый раз, когда он закрывал глаза, он видел Джорджа, корчащегося на полу камеры, или лицо одного из аскари за мгновение до того, как стражник зарезал его на мраморной шахматной доске Бу Хамры.

Он был опустошен, его терзали призраки. Он хотел лишь одного — уснуть.

Но вместо этого он часами лежал без сна, ворочаясь и мечась. Наконец его одолела усталость, и он забылся; ему приснился Джордж в лейтенантском мундире, играющий в шахматы крошечными безголовыми человечками. Каждый раз, передвигая фигуру, он был вынужден вытирать кровь с доски тряпкой. Джордж обернулся, чтобы что-то ему сказать, но это было не его лицо, а лицо Му, и рот его был набит песком, а глаза вылезали из орбит, он не мог дышать.

Он сел, весь в поту, голова раскалывалась. Он потянулся к бурдюку и опрокинул его; во рту было так сухо, что он не мог сглотнуть, и он пил, пока вода не полилась по подбородку, пропитывая рубашку.

Амастан протянула руку и мягко забрала у него бурдюк, вытерла пот с его лица, погладила по щеке.

— Ш-ш-ш, — прошептала она. — Все хорошо.

— Сны, — сказал он.

— Ты говорил всю ночь.

— Что я говорил?

— Иногда ты называл имя своего друга. Иногда — мое.

Ее лицо было так близко к его, и поцеловать ее казалось самым естественным поступком на свете. Он, наверное, ожидал, что она отстранится, отвернет голову, может, пригрозит ему ножом. Но она этого не сделала. Вместо этого она ответила на его поцелуй, поцеловала так сильно, что на его губах остались синяки.

Когда она все же отстранилась, то лишь для того, чтобы сесть и стянуть через голову свой кафтан. Он провел пальцами по ее коже, слизал соль пота с ее обнаженного плеча. Грудь ее стягивала льняная повязка, и он попытался ее сорвать, но она была слишком тугой.

— Размотай, — сказала она.

Это