Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

по набережной Межиссери и набережной Жевр, с юга примыкающей к площади Коммуны. Колонна изрядно укомплектована артиллерией, в том числе пушками секции Прав человека[916], которая еще минувшим вечером была источником треволнений, громко выступая за Коммуну.

Баррас решил сформировать еще и вторую колонну – та пойдет к площади с севера. Командиром ее у него хватило ума назначить своего адъюнкта Леонара Бурдона[917]. Бурдон – интересный и непростой человек, увлеченный педагогикой; под влиянием этого увлечения он открыл патриотическую школу «Молодые французы» в квартале Гравилье. А еще у него репутация человека крутого нрава, и этим вечером – когда он посещал секции к востоку от Тюильри, чтобы предупредить их о кризисе, – у него все спорилось. В секции Соединения он заставил командира батальона НГ Жана Ришара прислать на помощь Конвенту 2500 человек и две пушки[918]; то же самое он проделал и в соседних секциях Бон-Консей и Хлебного рынка. С точки зрения Барраса, Бурдон обладает еще одним неоспоримым преимуществом – бесценным практическим знанием местности, ведь он живет в этом северо-восточном районе Парижа, вдали от политического пузыря улицы Сент-Оноре, где обитает большинство депутатов. Уже несколько лет он квартирует в бывшем приорате Сен-Мартен-де-Шан, и он пользуется большой популярностью в секции Гравилье, где это здание находится.

Бурдон – облаченный в спроектированный Давидом прототип костюма для законодателей и выглядящий в нем импозантно и элегантно – ведет с площади Каррузель свой отряд. Поначалу, надо полагать, совсем небольшой – но он намеревается повести его на восток по улице Сент-Оноре, а затем свернуть на улицу Веррери, а по пути привлекать новых солдат из тех секций, через которые они проходят. Затем он сделает привал на перекрестке улиц Веррери и Сен-Мартен и двинется на север, чтобы посетить ассамблею секции Гравилье, которая собирается в бывшем приорате, где живет Бурдон. Обе колонны готовятся выдвинуться из окрестностей Тюильри около полуночи. В самом зале Конвента заседание к этому времени превращается в парад победы еще до провозглашения победы и даже до того, как боевые силы полностью сформировались и вступили в бой. Делается пока мало, но разговоров много, и все, что ни произносится, вызывает бурные аплодисменты. Один депутат за другим прибегают к триумфальной риторике, которая сама по себе воспринимается как хороший результат этой ночи.

Высокий боевой дух депутатов поддерживается большой толпой граждан[919], которые выстраиваются у барьера зала заседаний, чтобы заявить о своей несокрушимой любви к Конвенту и желании предать проклятию Коммуну и все, что она натворила. Иногда делегации состоят всего из двух-трех человек, но чаще всего включают в себя от восьми до двенадцати, а в некоторых секциях – и свыше двадцати делегатов. Они приезжают издалека: с запада (секции Елисейских Полей, Республики), из центральных районов, через которые планирует продвинуться Бурдон (Хлебного рынка, Французских гвардейцев, Общественного договора, Ломбардцев, Соединения), с островов (Сите, Братства и т. д.), с Левого берега (Единства, Марата, Гренельского фонтана). Есть тут секции и с севера и востока от Ратуши (Арсенала, Вооруженного человека, Неделимости, Северного предместья и др.). Не представлены[920] пока только юго-восточные и восточные части предместий Сент-Антуан и Сен-Марсель.

Делегации секций сообщают депутатам бесценные сведения о том, как обстоят дела в городе: о требованиях Коммуны, арестах, реакции местных жителей, патрулях, резонансных поступках отдельных лиц и так далее. Кроме того, они приходят изъявить свою верность Конвенту – единственному центру притяжения Республики, за который они готовы пролить кровь и «своими телами образовать вал» (фраза из петиции секции Вооруженного человека превратилась в крылатые слова этого вечера и беспрестанно цитируется), чтобы отразить заговоры, замышляемые врагами свободы. Подобного рода выражения используются неоднократно. Заявления делегатов секций созвучны также настроениям, уловленным в прокламации Барера. Действительно, к чему подвергать риску достижения народа за шесть лет революции[921]? Заявления разных делегаций звучат как эхо друг друга – и от этого производят впечатление несколько заезженных, стереотипных, а зачастую еще и чересчур высокопарных[922]. Но чувства, которые в них выплеснуты, похоже, совершенно искренние.

Площадь Коммуны

Национальные гвардейцы, защищающие Ратушу, выглядят все более угрюмыми и все более открыто проявляют свое недовольство. Многие из них находятся здесь уже несколько часов, не имея провизии и, что неприятнее, не понимая, что происходит. Многие из них прибыли сюда, не отдавая себе отчет в том, что само их присутствие у Ратуши подразумевает противостояние с Конвентом. Разве не мэру поручено поддерживать правопорядок в городе? Разве не было проблем с протестующими против максимума заработной платы? Гвардейцы были предоставлены сами себе, в то время как их старшие офицеры совещались в зале заседаний Совета Коммуны и не могли выйти наружу. Запрет на выход уже снят, но на заседании Коммуны творился такой бардак, что далеко не все покидающие заседание в состоянии с уверенностью сказать, к какому же именно решению пришли. Или же, по крайней мере, если и знают, то не говорят. Освобождение Анрио вносит еще большую путаницу: широко распространилось мнение, будто он был отпущен по приказанию правительства, и он сам это мнение поддерживает. А как же тогда понимать декрет Конвента об объявлении вне закона Анрио, а затем – и Коммуны в целом? Этот декрет, а также прокламацию Конвента многие услышали на площади – их читали вслух. Теперь ясности стало побольше. Но только вот ясность эта вызывает тревогу и страх. Приходит осознание того, что теперь существуют две стороны. И что цена, которую придется заплатить за неправильный выбор, будет очень высока.

Ротный командир Вуайенн[923] и его отряд из секции Музея, разместившийся на лестнице Ратуши, до самого вечера сопротивлялись попыткам принудить их вернуться в секцию. Но, услышав декрет об объявлении вне закона, Вуайенн понимает, что отход – лишь вопрос времени. После дальнейших контактов со своей секцией примерно в 1:30 ночи он приступит к эвакуации своих людей.

Национальная гвардия – не армия, а гражданское ополчение. Хотя гвардейцы соблюдают дисциплину, они далеко не пешки, автоматически выполняющие приказы, как при Старом порядке. Они абсолютно сознательно участвуют в защите Республики и общества. Офицеры беспрекословно выполняют приказы, отданные командованием, но бойцы знают, что это они избрали офицеров и что те – их сограждане. Они разговаривают, обсуждают, спорят.

Гвардейцы из батальона Финистера[924] сегодня вечером были очень активны на площади. Некоторые из них поспособствовали освобождению Огюстена Робеспьера, а затем и Леба из тюрьмы Ла Форс. Но вот уже несколько часов они оживленно переговариваются между собой и передают свои жалобы старшим офицерам. «Что мы здесь делаем?» – спрашивает печатник гр. Уи. Вопрос не риторический. В самом деле, одна группа военных, решив, что с них хватит, уже покинула свой пост; это решение было принято после того, как один из офицеров рассказал, что сам слышал, как Генеральный совет приветствовал идею расстрелять человека, арестованного как шпион Конвента, а также предложение начать расправу над заключенными[925]. Но большинство остается – при этом в подавленном настроении и ощущая обиду. Где-то после часа ночи им удается убедить своего командира, капитана Виана, увести их домой. Но тот посчитал, что сначала должен поставить в известность мэра. В зале Совета он объясняет, что гвардейцы из секции Ломбардцев, а за ними и большинство жандармов уже уходят. Флёрио не слишком-то и пытается уговорить его остаться: «Если финистерцы не хотят присягать ради спасения родины, то отряд может уйти»[926].

Артиллерийская рота ломбардцев также испытывает разочарование в происходящем. Она находится здесь, на площади, примерно с 16 часов. Два ее участника пожали руку и обняли Анрио, когда тот объявился после пленения, но настроение всей роты изменилось, когда выяснилось, что Анрио – вне закона. Они приходят к твердому убеждению, что всем им следует вернуться в секцию. Они видели, как это делают другие отряды. Они даже поставили уже пушку на лафет и запрягли лошадей. Однако ротный капитан Жиг уйти не решается: он хочет узнать, что происходит в секции. Он спорит об этом с Комом Пионнье, который, будучи артиллерийским инструктором города,