Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Вся предпраздничная суета оказалась на удивление кстати — она отвлекала меня от терзаний, связанных с Ниваром, и затушила мысли о загадочном художнике Идене Герце. На моё удивление, с той встречи на крыше я больше его не видела.

Мои дни делились на две половины: днем я руководила людьми, а вечерами, в клубе Жизель, уже мной управляли с не меньшей строгостью.

В день праздника Жизель всё же отпустила меня, но не без едкого замечания, брошенного на прощание: «Придётся отработать».

На улице уже во всю блуждала метель так, словно Род проклял мир за какие-то тяжелые прегрешения. Через неделю наступит настоящая зима, а вместе с ней придёт пора готовиться к следующему празднику. Сегодня же оставалось только верить, что торжество пройдёт безупречно, а обо всём остальном можно подумать потом.

Фонари мягко светились сквозь вихрь снежинок, создавая иллюзию хрупких узоров в воздухе. Мороз был свеж и остёр, словно глоток крепкого напитка. Облака опустились так низко, что казалось — они вот-вот коснутся крыш. Люди неохотно покидали дома, ночь наступила раньше обычного и укрыла Империю тяжёлым покрывалом. Аллеи Верхнего города зажглись уютным светом фонарей, а звёзды скрылись. Только растущий месяц с бледным холодным сиянием напоминал старый альбом, где каждое пятно карминовых чернил хранит свою историю.

Для бала я выбрала тёмно-фиолетовое платье, лёгкое и воздушное. Верх с глубоким декольте, а низ — пышная юбка из фатина и шелка, струившаяся по полу. Длинные прозрачные рукава расходились мягким клёшем у ладоней. Тонкая серебряная цепочка с крошечными бриллиантами опоясывала меня от чокера на шее до талии, словно сеть из света. Волнистые волосы я оставила распущенными, прикрыв ими открытую спину, хотя стоило бы и продемонстрировать её двору. Платье не было ярким, но на фоне светлых стен дворцового зала казалось, что я — тёмное пятно, чётко вырисовывающееся среди светлой роскоши.

Агнесс снова выбрала голубое — цвет, идеально подчёркивавший её глаза. Её наряд был проще: рукава-фонарики, плотный корсет, подчёркивающий линию груди, и гладкая многослойная юбка. Мы завили её каштановые прямые волосы в мягкие кудри, закрепили их голубым бантом на затылке. Когда-нибудь на этом месте будет покоиться корона, а её голос будет направлять Империю, словно корабль в бурю.

Когда Агнесс спускалась по лестнице во всём этом великолепии, мне показалось, что Лоренц едва не уронил скупую отцовскую слезу.

В машине я вновь ощутила дискомфорт. Лоренц, заметив это, взял меня за руку и крепко держал до самого дворца. Авария оставила во мне след куда глубже, чем я предполагала.

Днём я старалась гнать эти мысли прочь, но ночи наполняли кошмары: снова и снова я видела, как вонзаю шпильку в тело насильника, а брызги крови окрашивают платье и лицо в алый цвет. Как дрожат руки от осознания — если не сделаю этого, утро для меня не наступит.

Лоренц понимал многое, но никогда не расспрашивал. Он терпеливо ждал того дня, когда я сама решусь рассказать о той ночи, которая изменила меня навсегда.

На душе скреблись кошки от предстоящей встречи с Ниваром, который, разумеется, тоже был приглашён на этот вечер. Каждая отражающая поверхность стала для меня судейской трибуной: я то и дело проверяла, не выбилась ли прядь волос, не смазалась ли помада, словно тщательная подготовка могла хоть как-то защитить от его пристального взгляда. Это было не столько осознанное желание, сколько каприз моего подсознания — предосторожность перед встречей с человеком, который мог поколебать весь мой тщательно выстроенный образ.

Мы оставили появление наследницы на десерт — Агнесс должна была появиться к полуночи, и именно тогда её официально представят двору. Это решение далось не сразу: за ним стояли часы бурных споров и все же совет отца Лоренца «не бояться ничего». От судьбы не убежишь, так зачем тянуть?

Церемониймейстер протянул голос, громко возгласив наши имена, и тяжелые створки зала медленно распахнулись, впуская нас в ослепительный свет люстр. Как и прежде, я оставалась лишь тенью графа, лишённой собственного титула. Когда-то это не задевало мою гордость, но теперь, зная, чьей дочерью я являюсь на самом деле, сердце отзывалось болью и тайной жаждой справедливости — за все те дни, проведённые среди грязи и холода трущоб, где моё имя значило не больше пылинки под сапогами.

Сердце забилось так быстро, будто пыталось вырваться из груди, а на меня устремились десятки взглядов. Шёпот пронёсся по залу — привычный аккомпанемент каждому объявленному имени, но сейчас он казался особенно громким. Музыка заиграла снова, и гости вернулись к своим беседам, однако в этом ритме ощущалась лёгкая напряжённость, словно в воздухе витало ожидание чего-то важного.

Зал медленно наполнялся людьми. Их разговоры переплетались с музыкой, создавая атмосферу светского волнения. Одни стояли у фуршетных столов, другие кружились в танце, а некоторые из дебютанток робко сидели у колонн, с надеждой и страхом ожидая приглашения.

Я искала взглядом Генри и Адриана — и нашла их именно там, где ожидала. Генри стоял чуть в стороне за императорским престолом, словно в тени, и внимательно наблюдал за происходящим. Он выглядел спокойным и собранным, как будто весь этот блеск и шум существовали лишь для него как материал для наблюдений. Адриан же, напротив, вёл себя так, словно попал на праздник впервые в жизни: он с азартом сметал угощения со стола, не особо различая, что сладкое, а что солёное, запивая это то вином, то чем-то покрепче. Внутри меня теплилась надежда, что его манеры можно как-то исправить, но, похоже, в некоторых случаях человека можно вытащить из Нижнего города, а вот Нижний город из человека — уже вряд ли.

Поймав мой полный укоризны взгляд, Адриан тут же подобрался, быстро прожевал кусочек пирожного и, чтобы замаскировать свою неловкость, пригласил девушку на танец. Я проводила его взглядом и отметила, что навыки танцев у него, по крайней мере, куда лучше манер.

Поскольку мы с Лоренцем вручали приглашения на бал лично, нас нередко угощали чашкой чая. Так мы оказались дома у Адриана, где, к моему удивлению, оказалось, что я знала его отца. Это был тот самый моряк Добран, который некогда неизменно привозил мне из дальних странствий маленькие диковинки. Адриану тогда было всего шесть лет, когда отец погиб… Мать Адриана так и не вышла замуж второй раз, храня в сердце образ Добрана. Эта весть заставила меня взглянуть на мальчика иначе: он словно стал мне младшим братом, за которым стоит внимательнее присматривать. Впрочем, если вспомнить недавнюю стычку на улице, когда он,