Лоренца дочь Великолепного - Ева Арк

хорошо было видно концентрическое устройство Милана. Его внутреннее кольцо образовывали отчасти разрушенные древние стены и другие оборонительные сооружения, а внешнее – русло канала, вода в котором в этот утренний час казалась подобной расплавленному золоту.

– Как красиво! – не удержалась от восклицания девушка.

– При дворе Моро некоторые поэты утверждают, что городские водоёмы пополняются из Кастальского ключа, служащего, по мнению древних, источником поэтического вдохновения, и, дескать, кто утолит жажду их влагою, тот станет с лёгкостью сочинять стихи, – с усмешкой заметил флорентиец. – Но я бы никому не советовал пить эту грязную воду. Действительное назначение её – приводить в движение, благодаря разнице уровней, колёса, передающие затем его мельницам, лесопильным рамам, кузнечным мехам и громаднейшему молоту на оружейном дворе. К тому же, в неё сбрасывают нечистоты, которые вывозят с улиц.

Дочь Великолепного незаметно вздохнула. Ей было жаль, что Леонардо своими словами разрушил очарование утра. Ведь как бы ни была грязна вода в каналах, в брызгах она уподоблялась рассыпающемуся жемчугу.

Когда они спустились во двор, инженер неожиданно спросил у д’Эворта:

– Вы не могли бы объяснить мне, мессир Даниель, как в Нидерландах зимой жители передвигаются по льду с помощью стальных лезвий, которые привязывают к ногам?

Замявшись, д’Эворт с запинкой ответил:

– Сам я езжу на лошади, поэтому не знаком с забавами простонародья…

Внезапно им навстречу выбежала откуда-то огромная чёрная собака. При виде незнакомых людей пёс, оскалив клыки, зарычал. Однако хозяин успел схватить животное за ошейник:

– Стой, Фаджиано!

– Надеюсь, собака не испугала Вас, мадонна? – осведомился он затем у донны Аврелии.

– Я просто не успела испугаться, – призналась та.

– Этим псам миланской породы следует отдавать почести как святым, – Леонардо погладил Фаджиано по голове, – поскольку они уберегли от недавно свирепствующей здесь чумы меня и моих учеников, разогнав и уничтожив крыс, разносящих заразу.

– Почему ты не закрыл псов, Марко? – обратился он к домоправителю, ожидавшему их во дворе.

– Я закрыл их, мессир. Но Фаджиано, видно, грыз в саду кость, выброшенную Зороастро.

Неожиданно крутившийся рядом Салаино пнул пса ногой в бок, отчего тот заскулил.

– Стыдись, Джакомо, – покачал головой Мастер. – Ведь ты имеешь сравнительно с собаками немногие преимущества, поскольку слух, обоняние и зрение животного лучше, чем у человека, а в отношении ума они мало уступают. Поэтому бери пример с немцев. На их родине наносимый собаке или лошади вред наказывается церковным покаянием.

Тут Даниель заметил, что из трубы какого-то строения в глубине сада, примыкавшего ко двору, валит дым.

– Там твоя кухня, мэтр Леонар? – поинтересовался он у флорентийца.

– Не совсем, – переглянувшись с Фацио, ответил тот.

– Это действительно бывшая герцогская кухня, – пояснил юрист. – Но в котле там вывариваются кости, необходимые для анатомической демонстрации. За небольшое вознаграждение Леонардо приносят сюда всякую падаль.

– Помнишь, как один крестьянин принёс в мешке множество ракушек пустых и с устрицами, поскольку ему сказали, что ты интересуешься ископаемыми? – обратился он к другу.

– Да, они стали распространять зловоние и я велел снести их в приготовленную яму и засыпать землёй.

– Однако, – добавил Мастер, – донне Аврелии и её племяннице вряд ли будут интересны эти подробности.

– Наоборот, ведь ты не знаешь, зачем мы сюда пришли, – загадочно ответил Кардано.

Пройдя под брюхом коня, они направились к зданию, где жил Леонардо со своими учениками. Сразу при входе, возле бывшей караульной, находилось странное помещение. На полках вдоль стен там мерцали стеклянные сосуды причудливой формы, скорее пригодные для алхимика. Однако из-за земляного углубления посредине, где находилась печь для литья, горн, меха и колода с наковальней, комната походила на кузню. Тут же лежали громадного размера засовы, щеколды, скобы и другие изделия, покрытые свежей окалиной.

– Похоже, они предназначены для великанов, – пошутил Даниель.

– В действительности, всё это служит для передачи устройств, регулирующих воду в каналах, – объяснил хозяин.

– Леонардо не удовлетворяет ничто, придуманное прежде без его участия и в каждую вещь он вносит какое-нибудь усовершенствование, – заметил юрист.

– Может быть, бесчисленные механизмы и есть твоё главное искусство и художество, – задумчиво добавил он, повернувшись к другу.

– Увы, большинство моих изобретений никому не нужно, – с грустью произнёс Леонардо. – Ведь миланские ремесленники, будучи людьми невежественными, опасаются применить незнакомое им орудие, если этого не сделает до них другой, более отважный. И тут величайшее искушение получить выгоду вступает в борьбу с боязнью истратить лишнее сольди и оказывается побеждённым.

Из-за двери соседней комнаты доносилась гортанная речь. По словам Леонардо, там работали немцы, которые служили у него по найму и выполняли всяческие слесарные и механические работы. Не заглядывая туда, гости вместе с хозяином вошли в следующее помещение, расположенное в этом же крыле здания. Если в кузне было такое плохое освещение, что углы пропадали во мраке, то здесь господствовал свет. Он проникал через большие окна, затянутые редкой тканью, рассеивающей солнечные лучи, что придавало мягкость теням. Напротив двери находился деревянный помост, обставленный масляными светильниками, вероятно, на случай вечерних занятий или дурной погоды. На помосте, болтая ногами, сидел Джакомо. Его рисовали Марко дʼОджоне и молодой мужчина с добродушным лицом и деликатными манерами. Оказалось, что это был ещё один ученик флорентийца Джованантонио Больтраффио. Из них троих младший, Салаино, был одет лучше всех. Его густые вьющиеся волосы прекрасно сочетались с пунцовым беретом и зелёным шёлковым плащом.

– Что это за шар, мэтр Леонар? – как видно, готовый к новым чудесам, д’Эворт указал на прикреплённый к потолку обруч, где с помощью блока удерживалась стеклянная сфера с водой, свободно перемещавшаяся по кругу.

– При необходимости, с помощью лужённых оловом отражателей можно совместно направлять лучи многих светильников к шару. Там они перекрещиваются и, многократно усилившись, освещают предмет так, как это удобно нам. Таким образом, возможно по желанию изменять положение этого искусственного «малого солнца» и как бы распоряжаться временем суток.

Закончив объяснение, флорентиец приблизился к Больтраффио и, взяв у него карандаш, слегка подправил рисунок. После чего сделал то же самое с рисунком Марко. Тем временем д’Эворт спросил у Кардано:

– Неужели мэтр Леонар, вдобавок ко всему, ещё занимается и живописью?

– Да, мой друг среди всех дел человеческих ставит её на первое место и считает живопись царицей искусств.

– Интересно, почему?

– Живопись – внучка природы и родственница Бога, – ответил Мастер, когда юрист переадресовал ему вопрос Даниеля. – Ибо все видимые вещи рождены природой и от этих