Поэма о Шанъян. Том 3–4 - Мэй Юйчжэ

просыпалась от холода, голода, ее будили крысы и муравьи. Но каждый раз она утешала себя словами: «Я хочу выжить и поехать в эту сказочную обитель. Говорят, там протекают бескрайние реки, тянутся к небу горные цепи. Хуэйчжоу подобен царству с пышными дворцами на зеленых холмах. А еще Синхэ [224] так близко – достаточно руку протянуть, и можно достать звезду с неба».

Когда он напивался, он обнимал ее. Она тоже была пьяна. Он столько рассказывал ей об этом месте. Она тогда не понимала – сон это или взаправду, но она помнила каждое его слово.

В ту лунную ночь свет был подобен струящейся воде. Он говорил, что разумом не понять, как в Хуэйчжоу красиво. Его взгляд был подобен бездне, затянутой непроглядной туманной дымкой. А она выпила больше обычного. Он крепко сжал ее запястье, глаза его сверкали, и он говорил:

– Однажды я заберусь вместе с тобой на самый высокий холм, с которого видны реки, горы, вся Поднебесная!

Разве такое возможно? Это же просто пьяный бред!

Поднебесная широка, а столицу и Хуэйчжоу разделяли тысячи ли. Иннян была уверена, что они смогут туда поехать только тогда, когда он дождется своей старости и подаст в отставку. Она тоже состарится. А на закате лет никто не отправится в столь долгий путь.

Иннян мечтала об этом дне, но тогда она не знала, что он мечтал заполучить в свои руки власть над всей Поднебесной.

– Это он тебе рассказал?

Голос ванфэй звучал мягко и легко.

– Он рассказал…

Иннян растерянно потупила взгляд. На мгновение она забыла о своих страхах, а перед глазами всплыли воспоминания минувших, самых счастливых дней ее жизни.

Обещание, данное под играющей на ширме тенью яблони, унесло порывом ветра.

Но она хорошо запомнила, что он больше всего мечтал отправиться вместе с ней в Хуэйчжоу. И теперь, когда его больше нет, воспоминания о Хуэйчжоу остались в ее сердце.

Пока ванфэй слушала рассказ Иннян, она не проронила ни звука. Пока рассказ не прервался безудержным потоком слез.

Лица Иннян коснулся нежный шелк, подбирая бегущие по щекам слезы. Кончики пальцев ванфэй были очень холодными, как и показавшееся запястье под фениксовым браслетом. Иннян подняла дрожащие ресницы и впервые увидела лицо Юйчжан-ванфэй. Черные брови вразлет, аккуратно уложенные волосы, лицо сияло красотой. Вот только на этот раз взгляд ванфэй показался Иннян чуждым.

В тот день перед резиденцией канцлера Юйчжан-ванфэй смотрела на нее иначе. Сейчас иней и снег в глазах феникса растаяли, оставив после себя бархатную мягкость. Иннян больше не было страшно, испарились и терзавшие ее муки. И не нужно было слов – женщина, которая сейчас смотрела на нее, все понимала и без них.

– Сюй-гугу.

Ванфэй опустила руки, и тяжелые рукава фениксового одеяния, точно облака, скрыли ее изящные запястья.

Из-за двери показалась женщина.

– Отправьте ее в Хуэйчжоу и найдите чистое пристанище.

– Слушаюсь.

Сердце Иннян заполыхало в груди, а к горлу подступила горечь. Она низко поклонилась, касаясь лбом пола.

– Горячо благодарю ванфэй за благодать возрождения [225]!

Ванфэй встала, затрепетали рукава. В ее голосе слышалась нескрываемая усталость:

– Иди и живи. Проживи с этого момента хорошую жизнь.

Женщина вышла из тени и помогла Иннян подняться с колен, но Иннян снова поклонилась.

– Я до конца своих дней буду помнить милость ванфэй!

– Она императрица, – прошептала ей на ухо женщина.

Иннян была поражена. Оказалось, что пока она была в заключении, все в мире переменилось. Юйчжан-ван взошел на трон, а ванфэй стала императрицей.

– Не нужно меня благодарить. Тебе не нужно было таить в сердце эту обиду, – императрица повернула голову, а голос ее не только звучал тихо, но и сквозил холодом.

Тетя Сюй вышла за дверь, Иннян с огромным трудом следовала за ней – земля будто проваливалась под ее ногами. Переступив порог, она не решилась оглянуться. Этот кабинет, эта резиденция, эти двери – с каждым шагом она удалялась от них. И больше никогда в жизни она их не увидит. Сердце Иннян билось от волнения, но она все же не сдержалась и оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на ширму. И застыла, не в силах пошевелиться. Колени ее подкосились, и она упала на землю.

– Рабыня дерзновенно молит императрицу… – Иннян прижалась всем телом к земле, слезы ее лились, точно дождь. – Молю императрицу, сжальтесь! Прошу, позвольте сыграть всего одну песню, а потом рабыня уйдет.

Императрица молчала.

Тетя Сюй нахмурилась и спросила:

– Что ты хочешь сыграть?

Сквозь слезы Иннян ответила:

– «Река Хань».

Императрица обернулась и пристально посмотрела на нее.

– «Река Хань широка»?

– Да. – Иннян вжимала голову в плечи, слезы падали с ее ресниц. – Он приказал рабыне научиться играть эту песню. Рабыня глупа и плохо выучила ее… А теперь он ушел… Рабыня молит императрицу – прежде чем рабыня уедет, позвольте в последний раз сыграть ее!

После долгого молчания императрица спросила:

– Ты знаешь смысл этой песни?

Иннян еще ниже опустила голову.

– Рабыня неграмотна и многого не понимает. Он говорил, название этого места – Гуанчжу, что означает широту реки Хань.

– Гуанчжу… – пробормотала императрица. Опущенные рукава ее тяжелого платья не шелохнулись.

– Рабыня желает сыграть всего один раз. – Иннян подняла залитое слезами лицо.

Императрица опустила взгляд и долго смотрела на девушку. Затем кивнула и сказала:

– Можешь сыграть.

От страха забыв поблагодарить императрицу, Иннян неуверенно встала, подошла к инструменту и осторожно смахнула с него пыль.

Цитра… Такая знакомая цитра. Струны старые, как давно их не касались. В некогда великолепном инструменте не было былой славы. Он, наверное, даже не знал, что в этих стенах не осталось тех, кто услышит цитру. Он был пьян, любил слушать цитру, бросать кубки на пол и танцевать с мечом. Но он не вернется, чтобы услышать, как широка река Хань.

Слезы упали на струны. Окостеневшие пальцы коснулись инструмента, и струны дрогнули. Каждый звук врезался в сердце, заставляя душу кричать от горя. Дрожали струны, издавая низкие звуки. Все ниже и ниже, пока звук не слился с тишиной.

Под деревом юга с высоким стволом

В тени никогда не укрыться.

По берегу странствует дева Юньюй [226],

Она холодна, неприступна.

Широк простор бурных Ханьских вод,

Никто никогда переплыть не мог.

На тысячи ли – волн высоких поток,

Не уплыть на плоту из бамбука.

Я высокую связку дров нарублю,

К небу тянутся стебли