Измена. Игра на выживание - Луиза Анри

сменишь. — Приказ. Неоспоримый. Но после вчерашнего, после этого платья... он звучал иначе. Не просто прихоть тюремщика. Оливия, сердце колотясь, молча кивнула. Страх перед ним боролся с врачебным инстинктом (он выглядел неважно) и жгучим любопытством увидеть кусочек его легального мира. И да, белый шелк намекал — она не может явиться в мир в помятой блузке пленницы.

Рита остолбенела. Ее лицо исказилось от бешеной обиды. Публичное унижение. Ее место заняла эта... в белом шелке, как невеста! Ярость в ее глазах обещала месть. Оливия почувствовала ледяной укол по спине, проходя мимо.

...Черные машины, как похоронный кортеж, въехали в узкую щель между мрачными громадами складов. Оливия сидела рядом с Яном на заднем сиденье. Белый шелк платья резко контрастировал с мрачным салоном и его темной одеждой. Он молчал, лицо напряженное, пальцы барабанили по колену. Боль и усталость выдавали себя легкой бледностью и тенью под сомкнутыми веками. Предрассветная муть за окном казалась предвестником беды.

— Скоро набережная, Милая, — его голос, приглушенный, прозвучал неожиданно в тишине. — Там... вид неплохой. — Словно он пытался сломать гнетущее ожидание, предложить ей крупицу нормальности.

Его слова разбились о резкие, безжалостные хлоп-хлоп-хлоп! Глушители. Передний внедорожник дернулся, спущенное колесо превратило его в беспомощную преграду. Сзади, как челюсти ловушки, сомкнулся фургон.

— Засада! Шрам! — рык водителя был последним вменяемым звуком перед адом.

Свинцовый ураган обрушился на них. Стекла взорвались градом осколков. Мир заполнился оглушительным грохотом, звоном, едкой вонью пороха и горящей пластмассы. Оливия вжалась в сиденье, инстинктивно закрывая голову руками. Белый шелк мгновенно покрылся серой стеклянной пылью.

— Вниз! — рев Яна оглушил.

Но он действовал быстрее. Мощным, не оставляющим выбора рывком он накрыл ее собой, пригвоздив к сиденью. Его тело стало живым щитом. В этот миг заднее стекло содрогнулось и разлетелось под очередью. Она почувствовала, как его спина вздрогнула, услышала сдавленный, хриплый выдох прямо в ухо — "Грхх!".

Его вес стал непомерным, мертвенным.

Сквозь грохот и крики Оливия попыталась вырваться. Ладонь скользнула по его спине — тепло, липко, пульсирующе. Она отдернула руку. В мерцающем свете разбитой приборки пальцы были черными от густой крови. На белом шелке ее рукава расплылось алое пятно.

— Ян! — шепот был полон ужаса.

Он с трудом приподнялся. Лицо — пепельное. На его темной рубашке, чуть ниже ребер, зияло кровавое месиво, быстро растекающееся. Белый шелк ее платья под ним уже алел.

— Милая… — хрип вырвался сквозь стиснутые зубы. Он попытался улыбнуться, но получилась гримаса боли. — Прости… платье… испортил.

Веки захлопнулись. Тело обмякло. Алая лужа быстро расползалась по сиденью, сливаясь с пятном на ее белом шелке.

Адреналин. Ледяной шквал. Страх смыло. Остался только врач. И цель — спасти.

— Аптечка! — ее голос прорубил грохот, стальной и властный. Она рванулась к переднему сиденью, к водителю, поливавшему огнем нападающих. — Аптечку! Сейчас же!

Ее тон — команда полководца. Ошеломленный водитель локтем швырнул черный кейс с красным крестом.

Руки дрожали, но знали свое дело. Стерильная салфетка, гемостатическая губка. Зубами — пакеты. Разорванная рубашка Яна. Зияющая рана в боку. Глубоко. Смертельно.

— Свет! — Водитель включил фонарик, луч заплясал на кровавой ране.

Оливия вдавила губку в страшное отверстие, накрыла салфеткой и обрушила на нее всю тяжесть своего тела. Давить! Остановить кровь! Теплая влага хлынула сквозь ткань, пропитывая ее пальцы, сливаясь с пятном на белом шелке. Под ладонью — слабеющая пульсация. Его дыхание — хриплое, редкое.

— Ян! — она прижалась губами к его мочке уха, не ослабляя давления. — Держись! — шепот был хриплым, яростным. — Не смей уходить! Держись! — Врач? Женщина? Пленница? Все слилось в одном требовании — живи.

Веки дрогнули. Глаза открылись на миг — мутные, невидящие. Но они нашли ее. Ее лицо, искаженное усилием и страхом за него. Ее руки, держащие его жизнь. Кровь на ее белом шелке.

— Милая… — едва слышный выдох. Не приказ. Не насмешка. Только бесконечное, хрупкое доверие. И нечеловеческая усталость.

Держись…

Сознание погасло. Но Оливия не отпустила. Она чувствовала его. Слабый стук под пальцами. Тонкую нить.

— Тихон! — ее крик перекрыл затихающий бой. — Он умирает! Машину! Сейчас!

Глава 24

Тряска внедорожника била по костям. Каждый ухаб заставлял Яна стонать сквозь бессознание, его тяжелая голова качалась на коленях Оливии. Ее белое шелковое платье было безнадежно испорчено: алело пятнами его крови, серело от пороховой гари, пахло железом и смертью. Оливия не сводила глаз с импровизированной повязки на его боку — сложенной в несколько раз стерильной салфетки, уже пропитанной темно-красным. Ее ладони, липкие и заскорузлые от засохшей крови до запястий, давили на рану с упорством, граничащим с отчаянием.

Держись. Держись. Держись.

Этот внутренний монолог заглушал рев мотора. Она чувствовала слабый, но упрямый толчок пульса под пальцами, боясь дышать, чтобы не упустить его.

Внезапный толчок — машина влетела в глубокую выбоину. Тело Яна напряглось, выгнулось. Из его горла вырвался хриплый, животный вопль. Глаза открылись — мутные, невидящие, полные паники и боли. Он моргнул, пытаясь сфокусироваться в полумраке салона. Свет уличных фонарей мелькал полосами на его лице, подчеркивая мертвенную бледность, запавшие виски, синеву под глазами. И тут он увидел ее.

Ее лицо, низко склоненное над ним. Бледное, как лунный камень. Темные круги под огромными серыми глазами, в которых читался весь пережитый ужас, но горела и невероятная, стальная решимость. Щеки были исчерчены грязью и запекшейся кровью, прядь каштановых волос прилипла ко лбу. Она была раздавлена и прекрасна. Ангел и палач в одном лице, держащий его жизнь в своих окровавленных руках.

Он почувствовал. Почувствовал кожей, израненным телом, измученным сознанием. Твердое, уверенное давление ее ладоней через повязку — единственную преграду между ним и небытием. И тепло. Нежное, живительное тепло ее коленей под его щекой. Островок спокойствия в море боли. Убежище.

Их взгляды встретились. В его всегда острых, пронизывающих, как лед, глазах плавала муть от шока и кровопотери. Но сквозь нее пробилось что-то новое. Глубокое, первобытное, незнакомое. Благодарность. Не за власть, не за деньги. За это. За ее руки, не отпускающие его. За то, что она здесь, в этом аду, рядом. За то, что не отвернулась.

— Спасибо... — слово вырвалось хриплым шепотом, едва слышным над грохотом двигателя. Голос был слабым, разбитым, чужим. Он сглотнул с трудом. —...Милая...

Он сказал это не как всегдашнюю, слегка презрительную кличку. Это было имя. Единственное, что смог найти его спутанный разум. Имя той, что не дала ему уйти.

Его взгляд медленно опустился к ее руке, прижатой к его боку. Кровь запеклась в складках ее кожи,