Убийство ворон - Эвелин Флуд

стороне и смотреть, как он отдает ее кому-то другому. Завернутую в красивый бантик. Она — прекрасная возможность для него, и кто, черт возьми, не откажется от части своей империи ради шанса обладать ею?

Я продолжаю молчать.

— Если только… Катарина не возьмет верх раньше. — Он смотрит на меня, но я ничего не выдаю. — Тогда ей решать, кого она выберет. В качестве мужа… или любовника.

— Она не чертова собственность, — огрызаюсь я. Он машет рукой в сторону своего разбитого лица.

— Я это знаю. Чертовски хорошо. Но старая гвардия смотрит на это иначе. Может, она и наследница, но она также женщина. Это чертовски соблазнительная комбинация. Добавь сюда саму Катарину, и мужчины пошли бы за нее на войну.

Мужчины пошли бы за нее на войну.

— Просто посмотри на нас, — продолжает он, его слова мягко звучат в темноте ночи. — Ты думаешь, я блудливый, ненадежный мудак. Мне кажется, ты ханжа. Но вот мы здесь, ведем вежливый разговор во имя ее безопасности. Если это не гребаное дурное предзнаменование, то я не знаю, что это такое.

Звук, который срывается с губ, может быть забавным. Может быть.

— Итак, — говорю я. Мои глаза осматривают землю внизу. — Значит, временные союзники. Ради нее.

— Ради нее, — соглашается он. — Поспи немного, Росси. Мне нужно будет уйти на рассвете. Даю тебе слово, что ничто не проникнет за эту дверь.

Я не спрашиваю, что он сделает, если появится В'Ареццо.

Но когда я встаю и протягиваю руку, мне приходит в голову, что, возможно, он не совсем такой засранец, каким я его считал. Его пожатие крепкое, и мне интересно, чувствует ли он то же самое.

Война действительно создает странных союзников.

Дверь за моей спиной щелкает, и я смотрю на Катарину. Она все еще спит, и эта маленькая морщинка на ее лбу, которая, кажется, никогда не разгладится, становится еще глубже, когда я наклоняюсь, чтобы просунуть руки под нее.

Она вздрагивает, ее глаза открываются.

— Это просто я, — бормочу я. — Я отнесу тебя в постель.

Но она уже прижимается ко мне, мягко дышит мне в плечо, когда я несу ее в спальню и укладываю в постель.

Когда я выключаю лампу, она протягивает руку. Мягкие пальцы касаются моего запястья. — Останься.

Ее глаза закрыты. Возможно, она даже видит сон, а если и видит, сомневаюсь, он это обо мне. Может быть, он, о мужчине, сидевшим снаружи с пистолетом наготове.

Но я эгоистичный ублюдок, и я возьму от нее все, что смогу получить. Поэтому я снимаю туфли, обхожу кровать и кладу свой пистолет на тумбочку, прежде чем осторожно забраться на нее. Катарина отодвигается, прижимаясь ко мне, пока все, что я могу чувствовать, — это тепло ее тела, даже сквозь мою одежду и ее шелковую пижаму.

Она вздыхает, когда моя рука опускается на нее, и я осторожно, чертовски осторожно протягиваю руку и убираю выбившиеся волосы, закрывающие ее лицо.

Она спит всю ночь в моих объятиях.

А я совсем не сплю.

Глава шестнадцатая. Катарина

Тишина за завтраком неловкая.…

Я беру ещё кусочек яблока, откусывая с раздражением, пока сканирую лица за столом. Прямо напротив меня Эми бросает мне натянутую улыбку, а потом снова утыкается взглядом в свой тост.

Это могло быть связано с мужчинами, стоявшими вокруг нас, образуя стену между Корво и другими столами, на чем Дом решительно настоял. Или это мог быть смертный приговор, нависший над моей головой.

Сегодня утром все Вороны какие-то нервные.

— Ради всего святого, — наконец срываюсь я, когда Рико роняет чашку и тёмное пятно кофе расползается по ослепительно-белой скатерти. Все вздрагивают, и это бесит меня ещё больше. — Мы — Вороны. Ведите себя соответственно.

Вокруг меня раздаются невнятные извинения, но лица по-прежнему серьезные. Настороженные.

А в одном случае — злое.

Мой взгляд останавливается на Поле Маранзано. Он смотрит на меня, его рот скривился, а глаза сузились. Гнев улетучивается, когда я смотрю на него, но я все еще вижу его. — Хочешь чем-нибудь поделиться со всеми за столом, Пол?

Небольшой шум полностью стихает. Лица поворачиваются к нам, ожидая, что скажет брат предателя.

— Я думал, быть Вороной — это почетно. — Его слова короткие, резкие, когда он выплевывает их через стол в мою сторону. — Думал, что честь превыше всего. Но, очевидно, я ошибался.

У него за спиной взгляд Винсента опускается на своего подопечного. Он начинает двигаться вперед, лицо искажено яростью, но я поднимаю руку, останавливая его.

Пол опускает взгляд, но он еще не закончил. — Все говорят о девушке Фаско. Они говорят, что мы ее зарезали. Расчленили ее и бросили на лужайке. Где в этом честь?

Сжав челюсть, он смотрит на меня. — Почему мой брат мертв, если все это не имеет значения?

Взгляд перемещается на меня. Ожидающий, оценивающий.

Пол не единственный сердитый человек. Это видно по поджатым губам, по сгорбленному положению плеч. И я откидываюсь на спинку стула, оценивая ситуацию.

В нашем мире, где насилие и смерть так распространены, иметь кодекс чести — то же самое, что иметь твердую почву под ногами. Это держит нас в узде, напоминает нам, что у власти есть пределы. Уверенность. Безопасность. Понимание того, что независимо от того, насколько плохо обстоят дела, всегда есть границы, которые мы не будем пересекать.

Мой отец разорвал эти границы на части. Оставил меня здесь собирать осколки.

И я понятия не имею, что сказать Полу. Никому из них.

Не тогда, когда я с ними согласна.

— Не наше дело судить, когда у нас нет всей информации. — Я оглядываюсь по сторонам, стараясь встретиться с их глазами. Большинство из них отводят. — И у нас нет всей информации, потому что это не наше дело знать.

Несколько кивков. Лица отворачиваются.

Но Пол не готов оставить все как есть. — Ты знала? Ты согласилась с этим?

Дюжина ответов вертится у меня на языке. В конце концов, я выбираю правду. — Нет. Я не знала.

Это не освобождает меня от ответственности, по крайней мере, как наследницу. Я должна принять решение моего отца. Это также выставляет меня слабой. Но на лице Пола появляется выражение облегчения, и я не могу заставить себя пожалеть о своих словах.

— Поверьте мне, когда я говорю, что сожалею о потере