Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

Я нажимаю "отправить" и смотрю на экран. Холодный свет дисплея отражается в окне. Пусть он теперь думает, что скажет сыну. А я пока просто посижу. Посмотрю, как он спит, этот мой маленький защитник. И, может быть, впервые за долгое время почувствую, что я всё сделала правильно.

Глава 26 АРТЕМ

Я сижу в кабинете, заваленный бумагами, как утопающий в болоте. Стопки документов громоздятся хаотично. Накладные, акты, неоплаченные счета, всё смешалось в один бесконечный бюрократический кошмар.

Телефон молчит. Аня не отвечает, не читает сообщения, и это молчание выматывает сильнее, чем её слёзы и обвинения. Каждый раз, когда экран телефона вспыхивает, в животе холодная судорога надежды, но это лишь рассылка или уведомление из банка.

Тру глаза, они горят, будто песок под веки насыпали. Бессонные ночи, стресс, бесконечный поток мыслей, всё слилось в одно тягучее, мучительное состояние. Кофе остыл в кружке. А в голове каша из вины, злости и усталости. Они гложут меня. Пульсируют в висках, делают тело чужим, тяжёлым, будто налитым свинцом.

Звуки офиса за дверью тонут в этом чёртовом тумане, что окутал мое сознание. Все доносится до меня, будто сквозь вату, и даже собственные мысли кажутся чужими, запоздалыми.

Надо разобраться с поставками, подписать договор с Виктором, но я не могу сосредоточиться. Только думаю о жене... Её глаза были пустыми, словно выжженными. А голос дрожал, но был твёрд, как сталь. Не крик, не истерика — холодное, безжалостное решение.

Дверь открывается без стука, и я поднимаю взгляд, готовый рявкнуть на Лену за то, что не предупредила. Но это не секретарь. Это Катя.

Высокая, в тёмном пиджаке, блузка расстёгнута на одну пуговицу больше, чем нужно, губы алые, как сигнал опасности. Её волосы гладкие, как будто она только что вылезла из салона, и глаза … как у хищницы: цепкие, словно это самка богомола.

Стискиваю зубы, в груди вскипает раздражение. Она не звонила, не предупреждала о своем приходе, и я не хочу её видеть. Ни сейчас, никогда больше.

— Катя, какого чёрта? — говорю грубо и резко. — У меня дел по горло. Выйди, — добавляю, даже не смотря на неё.

Но она не слушает. Дверь закрывается с мягким щелчком, и звук замка отдаётся в ушах, как выстрел.

Катя проходит к столу, её движения плавные, рассчитанные, будто она репетировала этот момент перед зеркалом. Садится на край, слишком близко, нарушая личное пространство с наглой уверенностью.

Её духи — вонючий мёд и ваниль, почти тошнотворные — лезут в нос. Я отклоняюсь, кресло подо мной скрипит, словно возмущено происходящим не меньше меня.

— Артём, не будь таким букой, — мягко произносит она, напрочь игнорируя мое недовольство. — Мы же так хорошо провели время…

Катя медленно расстегивает еще пуговицу блузки, будто разыгрывает карту в заранее спланированной партии. На её груди багровый засос, свежий, как клеймо. Умышленно демонстративный. Улыбается, наклоняется ближе, и её волосы падают на плечо, скользя по коже, как щупальца.

Желудок сжимается от отвращения — к ней, к себе, к тому, что я натворил. К этому липкому чувству вины, которое она так мастерски расковыривает.

Хватаю её запястье, сжимаю, не до боли, но твёрдо, отталкиваю её руку, встаю резко, кресло отъезжает с визгом.

— Ты что творишь? — рявкаю я, горя от злости. — Ничего между нами не было и не будет! Я не помню ту ночь, и мне плевать на твои засосы!

Пауза. Её глаза на мгновение расширяются, будто она не ожидала такого напора. Но я знаю её слишком хорошо — это всего лишь маска.

— Вали к Виктору, кстати, — добавляю я, нажимая на больное. — Как он там? Не передумал по сделке? Ты же его так же лапаешь? Или в больнице он немощен и за ним нужно выносить утки?

Улыбка с её лица стирается, будто кто-то ластиком прошёлся. Глаза узкие, как щели, голос — стальной, как лезвие:

— Ты издеваешься? — шипит. — Ты так со мной не говори. Я не какая-то там, Артём. Я тебе не шлюха на одну ночь. Я могу дать тебе всё. А могу и лишить многого. Так что не нужно так… Мы действительно любили друг друга. И тогда, той ночью, ты…

— Ничего между нами не было, — говорю я, чеканя каждое слово. — Ты мне не нужна. Ясно? Уходи.

Она делает шаг ближе, слишком близко, нарушая все границы личного пространства. Её пальцы – длинные, с идеальным маникюром кроваво-красного цвета – медленно задирают край юбки вверх, оголяя ноги до края кружева чулок. И грудь, от того, что Катя наклоняется вперед, призывно манит своей наготой. Конечно, это намеренно, я знаю этот дешёвый трюк.

Затем ее рука скользит ко мне. Сначала на плечо — мягкое, скользящее касание. Потом к груди. Потом — ниже. К ширинке.

Я ощущаю, как лицо заливает жар. Но не от желания. От ярости.

— Катя. Прекрати, — рычу я, глядя прямо ей в глаза.

Она продолжает, будто и не слышит. Смеётся. Сладко, наигранно.

— Ой, ну не смеши… не притворяйся, что тебе не хочется…Ты такой жеребец, Тем. Давай прям тут… на столе.

Всё. Достаточно.

С силой отбрасываю её руку. Резко. С отвращением. Как если бы отгонял мерзкое насекомое.

— Я сказал, ХВАТИТ.

Она отступает на шаг, дыхание сбивается. Смотрит с выражением обиженной гордости. Катя привыкла, что её хотят. Привыкла, что она побеждает.

— Если мне когда-нибудь понадобится шлюха — я обращусь в агентство. Там хотя бы девочки моложе и изобретательнее. А ты отправляйся к мужу. С этого дня все вопросы только через него.

— Ты… — она задыхается от злости. — Ты ещё пожалеешь об этом, Артём. Я тебе клянусь.

— Ага. Прощай, — отвечаю сухо.

Её каблуки стучат по полу резко, отрывисто, как выстрелы. Дверь закрывается с глухим щелчком.

Я выдыхаю и только сейчас понимаю, что задержал дыхание. Пальцы сами тянутся к вискам, растирают их – голова гудит, как улей разъярённых пчёл.

Падаю в кресло. Кожа сиденья скрипит под моим весом.

Как я до этого докатился?

Катя – пьяная ошибка. Болезненное наваждение, в которое я нырнул будто в лужу. Но она цепляется. Как пиявка. Как болезнь, которая не хочет отпускать.

И я ненавижу себя за