Счастье в огне - Мария Васильевна Захарова

все еще суетились люди, продолжая кидать снег на крышу, где злобно шипели долетевшие до нее головни, образуя вокруг себя черные проплешины от растаявшего снега. Стены амбара оказались завалены снегом больше чем на половину, а крыша – практически целиком.

Откуда-то вдруг появилась Татьяна с огромным овчинным полушубком, в который принялась закутывать Варвару, не забывая при этом причитать на все лады:

– И что же это такое… И как ты здесь оказалась… Мокрая вон вся! А ну, если заболеешь… И надо же такое придумать… Ты зачем к воде полезла-то… Разве ж тебе можно тягать такое! Ну как же это… Немедленно домой пошли, давай, тебе лечь нужно срочно. – теперь она тянула Варю за руку.

Но девушка, отстранив Татьяну медленно, на подкашивающихся ногах двинулась в сторону Глафиры. Подойдя ближе, Варя попыталась заглянуть женщине в глаза. Но та упорно их отводила. Обе молчали какое-то время. Потом Варя вздохнула поглубже и, стараясь предать голосу твердость, произнесла:

– Спасибо…

Глафира наконец взглянула на неё, и коротко бросила: «Не за что. Домой иди. Простудишься», и тут же отвернувшись, медленно пошла вдоль улицы. Татьяна, оказывается, стоявшая прямо за ее спиной, подхватила девушку под руку, не давая упасть, ноги совершенно не держали Варю. С другой стороны подбежала Алёнка, и вдвоём, женщины довольно быстро довели Варвару до дома, стащили с неё мокрые вещи, уложили в кровать, накидав сверху всё, что нашли тёплого. Потом Татьяна заварила малиновые ветки, предусмотрительно запасенные Таисией Петровной, и с ложки поила Варю отваром. И Варя, уже сквозь сон следившая за суетившимися женщинами, вдруг почувствовала себя так спокойно, будто она вернулась домой, к маме, и нет вокруг никакой войны, никаких смертей, и всё теперь обязательно будет хорошо.

7

– Воздух благоухал весенней свежестью. Набухшие почки вот-вот готовы были дать жизнь новой листве, а земля источала маслянистый аромат свежей зелени. Птичий щебет складывался в удивительную мелодию, созвучную той, что пела сейчас в Вариной душе. Природа, как и Варя, готовилась стать матерью и дать новую жизнь всему земле.

– Варя с Алёнкой с самого утра сгребали в колхозном саду прутья и прошлогоднюю листву и теперь сидели, прислонившись к большому корявому стволу старой яблони.

– Какая красота: сад, и речка, и лес. – Варе хотелось бесконечно вдыхать этот благословенный воздух, не наполненный дымом и смрадом бесконечных боев. – И тишина…

– Да уж, чего-чего, а тишины у нас хватает. От нее иногда выть хочется. – Алёнка недовольно зашмыгала носом.

– Глупая ты, – Варе не хотелось разговаривать.

– Ну да, не тебе чета, ты ж у нас городская, – опять обиделась Алёнка.

– При чем здесь это. Просто…. – Варя вздохнула, – просто ни при чём…

– А Сталинград – большой город?

– Да, очень большой, и очень красивый… был, – в Варином голосе послышалась тоска.

– И театры есть?

– Да и театры. И большие магазины, и парки, и скверы. И каждый год мы сажали новые деревья, вырастали новые аллеи. И было очень много акаций. И еще ходили трамваи. А какие огромные заводы! Там работало много, очень много людей. И вечерами ходили в кино, и на танцплощадки.

– Да. Красиво было. Жаль, что ничего этого больше нет.

– Нет… Но обязательно будет снова! И дома будут! И театры! И акации – обязательно! И школы, и больницы.

– Да разве ж будет теперь кто такую махину восстанавливать?!

– Обязательно будут! Сталинградцы обязательно возродят свой город! И он будет еще больше и ещё красивее, чем был! Обязательно! – Варя поднялась с земли и теперь смотрела куда-то вдаль.

– Варя, скажи… а… отец, ну, твоего ребёнка, он в Сталинграде?

– Нет, думаю, уже нет. Я не знаю. – И это было чистой правдой, той правдой, которая причиняла Варе мучительную боль, изводя ее неизвестностью.

8

Несмотря на июльскую жару, Варя прекрасно себя чувствовала – тошнота давно прошла, а молодое, сильное тело привыкло к приятной тяжести беременности. По словам бабки Авдотьи, которая приняла на свет не одного ветрушинского малыша, ребенок должен был вот-вот появиться на свет, и Варе следовало бы находиться поближе к дому, поэтому в поле ее не брали, каждый раз придумывая ей какие-то дела в деревне. Но оставаться одной было страшно, и, чем ближе к родам, тем страшнее.

Варя и сама не знала, чего боится, но с каждым днем смутное беспокойство терзало ее все сильнее. Но, несмотря на страх, о самих родах она почему-то думала мало, а вот о ребёнке и его отце – много. Причём об отце, кажется, гораздо больше. Мысли о будущем Варя старалась отметать, зато прошлое вставало перед ней в мельчайших деталях: стальной взгляд на площади у ГУМа, когда машины, привезшие их в город, освобождались от «казенного имущества» и передавались для нужд фронта резким подтянутым капитаном; тяжесть мужского тела, прикрывающего ее от свинцового дождя, изрыгаемого пикирующим юнкерсом в день, когда был разбомблен госпиталь; беспристрастный, какой-то металлический голос, приказывающий Костику убираться из траншеи в развалинах; мягкие, пушистые снежинки, тающие на ресницах, окаймляющих такие родные серые глаза; нежные, любящие касания мужских рук и губ, а потом такие неожиданные, но подарившие веру в будущее слова нянечки о ее будущем ребенке.

Три дня назад было принято решение о начале уборки хлеба, и теперь село практически обезлюдело – все, способные принести хоть какую-то пользу, отправились в поле. Варвару же оставили в правлении, чтобы прибрать там, а заодно отвечать на телефонные звонки. Хотя девушка прекрасно понимала – был найден очередной повод не брать ее в поле: ну кто сейчас будет звонить в пустое правление!

Она распахнула все окна, впустив в прохладное помещение ласковые лучи июльского солнца и принялась собирать бумаги, разбросанные на столе. Вдруг какая-то непонятная тяжесть внизу живота заставила её замереть. Но через минуту неприятное ощущение прошло, и Варя продолжала свое занятие, потом вышла во двор, чтобы зачерпнуть из дождевой бочки воды, которой собиралась помыть окна и пол. Поднимая наполненное ведро из бочки, девушка опять ощутила тянущую боль, теперь переходящую и на поясницу. Она огляделась вокруг – улица была совершенно пустой, даже собаки попрятались от жары где-то в укромных местечках. Непонятная тревога запульсировала в груди. Варя поставила ведро на землю и опустилась на ступеньки крыльца. Боль опять отступила, но тревожное чувство не проходило. Девушка посидела ещё, прислушиваясь к своему телу, но больше ничего не происходило. Она отмахнулась от своих тревог, подхватила ведро и отправилась искать тряпки.

Первым делом метелкой на длинной ручке Варя принялась стряхивать