Счастье в огне - Мария Васильевна Захарова

Большаков пристально всматривался в темноту июльской ночи, изредка освещавшуюся немецкими ракетами. Вокруг царила та предутренняя тишина, когда, кажется, все живое засыпает, сморенное дневными заботами. Егор напряженно вслушивался в эту тишину – что-то определенно не давало ему покоя. Он в который раз прошёлся по траншее и опять остановился. Почему-то именно сейчас в его памяти возникли развалины Сталинграда, оставленные только в феврале, после полного разгрома Паулюса.

На войне редко задумываются об уже закончившихся сражениях, о встреченных и потерянных людях, потому что здесь и сейчас новые бои, другие встречи, свежие потери. Да и о них зачастую думать не хватает ни сил, ни времени. Но сейчас Большакову почему-то вспоминалась та, сталинградская осень, когда его отряд сражался в разрушенном городе.

Именно осень с ее холодом и дождями растопила лед, сковывавший его сердце и душу после смерти жены и дочери, подобно костерку, вокруг огня которого подтаивает снег, образуя проталину. И у этого костерка было имя – Варя. А еще у него были толстые русые косы, такие мягкие и шелковистые на ощупь, и бездонные глаза, из которых смотрела чистая, ничем не прикрытая любовь. Любовь к нему, Большакову – взрослому, побитому жизнью мужчине, с обмороженным, закованным в сталь сердцем, вынужденному все свои силы и мысли отдавать войне, которому нечего было предложить этой чистой, наивной девушке. И тем не менее, в какой-то момент Большаков дал слабину и пошел на поводу у тех эмоций, которые вызывала в нем Варя. Егор никогда не пытался эти эмоции как-то определить, не искал им названия, не думал, какую роль они сыграют в их жизнях. Просто в какой-то момент они стали сильнее его, сильнее разума, сильнее войны. И сейчас, перед предстоящим боем, который еще не известно, чем закончится, стоило Большакову закрыть глаза, как перед мысленным взором возникало милое девичье лицо в обрамлении мягких завитков волос. Впрочем, видение не исчезало и когда он открывал их, когда всматривался в густую, чёрную ночь, окутывающую высоту, которую через несколько часов предстояло наконец взять его людям.

***

Наконец темнота стала сереть.

«Пора!» – эта мысль сразу отбросила все остальные, и Большаков размашистым шагом отправился на НП батальона. Уже через несколько минут траншея наполнилась копошащимися людьми, в полной темноте готовящимися через несколько минут пойти в атаку. При этом над окопами царила абсолютная тишина: все понимали – одно неосторожное движение, один посторонний звук, и атака опять может сорваться, пополнив при этом списки убитых, которых и так с каждым днем становилось все больше. Наконец все замерли у бруствера. Егор еще раз осмотрел лежащее впереди поле, впрочем, всё еще окутанное темнотой и потому почти неразличимое, только впереди выделялись очертания холма, к которому предстояло сейчас идти его батальону. Еще Минуту, и он первым выбрался из окопа, подав знак командиру второй роты и махнув рукой туда, куда следовала двигаться второй части отряда. В полной тишине цепь двинулась вперед и вправо, обходя высоту по диагонали. Второй отряд стал забирать влево.

Какое-то время двигались в полной тишине, казалось, сама ночь замерла в ожидании. Но по мере того, как приближались к высоте, нарастало напряжение, которое буквально витало в воздухе. Вот уже до подножия холма остается не более ста метров.

Взлетевшая с высоты немецкая ракета оказала на людей парализующее действие, только несколько человек легли на землю, все остальные стояли как вкопанные в свете рассыпающихся искр.

Немцы отреагировали на появление атакующих незамедлительно, обрушив на людей Большакова шквал огня. Вслед за пулеметными очередями стали ложиться мины. Теперь всё поле было видно, как на ладони, а цепь наконец залегла, и, казалось, никакая сила не сможет уже её поднять. Атака готова была захлебнуться даже не начавшись.

Тем временем горизонт стремительно светлел. Лежать больше было нельзя – нужно было поднять людей и вести их либо вперед, либо отходить назад. Егор приподнялся и оглядел расстилавшееся перед ним поле, насквозь сейчас простреливавшееся, оценивая обстановку. До высоты оставалось всего ничего, к тому же на её склоне явно была мертвая зона, недоступная немецким минометам, от своих же окопов их отделяло около километра. И Егор решился – одним рывком он вскинул свое сильное тело и поднялся во весь рост, призывая людей последовать его примеру. Подняв вверх одну руку, он бегом кинулся к высоте, стремясь как можно быстрее преодолеть оставшееся до нее расстояние. Он скорее почувствовал, чем услышал за свой спиной сначала робкое, единичное, а потом все более набирающее силу и разраставшееся «Ура!»

Люди поднялись следом за своим командиром и теперь бежали вперед, догоняя и перегоняя его. И Егор кричал и бежал вместе со всеми, уже не обращая внимания на ложащиеся вокруг него разрывы. Еще немного, и можно будет подняться на холм.

И вдруг он налетел на какую-то преграду. Сильнейший вал поднял его кверху и швырнул назад. Ночная темнота сменилась какой-то другой, какой-то абсолютной, кромешной. Потом яркая вспышка света и… детский плач. И опять темнота!

***

Он кричал громко, надрывно, взахлеб, оповещая мир о своем появлении – большой, здоровый мальчуган, как сказала Варе Таисия Петровна. А сама Варя, обессиленная затяжными родами, беззвучно плакала, слушая крик своего родившегося сына – тоска, неимоверная тоска сжала ее сердце.

Но вот Татьяна подала ей копошащийся кулёк, из которого на девушку смотрели такие родные, до боли знакомые серые глаза, и душа её захолонулась, руки с огромной нежностью прижали к груди самую её большую драгоценность, и Варя даже не заметила как уснула.

9

Лихорадка уборочной страды охватила всех жителей Ветрушина, от мала до велика, благо, хлеба в этом году уродились на славу. И теперь, несмотря на усталость, людей переполняло желание как можно быстрее собрать всё это богатство и поскорее упрятать в амбары, где ему уже ничего бы не угрожало – ни дождь, ни ветер, ни жара.

В стороне от лихорадочного желания что-то делать не осталась и Варвара. Она уже достаточно оправилась после родов и теперь рвалась в поле, на ток, куда угодно, лишь бы стать частью общего дела – дела, которое по завершении гарантировало жизнь всем ветрушинцам.

Целую неделю Таисия Петровна стояла неприступной крепостью, отказываясь даже слушать Варины разговоры о выходе на работу:

– Ребёнку нужна мать! Нужна. И точка. И сама ты слабая ещё совсем, не хватало ещё слечь. Успеешь, наработаешься.

Сама она теперь, не успев войти в дом, первым делом шла к колыбели, раскачивающейся в центре комнаты, и подолгу сидела возле