Счастье в огне - Мария Васильевна Захарова

А вечером, когда Варвара, уже знавшая о случившемся, несмело вошла в избу, не зная, что теперь будет и как будет, и что она должна делать, как себя вести, Таисия Петровна, кормившая Митьку ужином, отложила ложку, умыла малыша, отнесла его в люльку и усадила Варю за стол:

– Садись, поговорить надо. – Варя внутренне сжалась в комочек, боясь того, что может услышать. – Ты ведь собираешься домой… – это был не вопрос, а, скорее, утверждение. – Знаю, что собираешься. Ты вот что, сейчас по морозу мальца по поездам таскать не позволю. Растеплеется и поедете. – Варя совершенно растерялась, ожидая чего угодно, но не разговора о своем отъезде и молча смотрела на Таисию Петровну.

– Что молчишь? Не ожидала, что сейчас этот разговор заведу? Я и сама не знала, что он сейчас получится. А только лучше будет, если вы скорее уедете? – Варя тихо ахнула. – Ты не охай, я вас не гоню. Наоборот. Я бы все отдала, чтобы иметь возможность считать тебя дочерью, а к Митьке давно отношусь как к родному внуку. Только понимаю, навсегда ты здесь не поселишься, твой дом, настоящий дом, там… Я же вижу, как газеты до дыр зачитываешь, как вырезки собираешь. Так что все равно уедешь. Только вот, если надолго задержишься, я ведь еще больше привыкну, – тут голос Таисии Петровны сорвался, но она моментально взяла себя в руки и продолжала, – еще больше привыкну к вам, особенно теперь. И как потом отпускать, как расставаться с вами… Когда про Петрушу бумага пришла, ну, что без вести пропал, думала все во мне выгорело, ничего не осталось. И смирилась. Решила, знать на роду так написано, буду век пустой бесчувственной баклажкой доживать. А потом Митька родился. И поняла я, что душа моя снова наполняется, и жить опять хочется. Да, хочется, даже теперь. Когда письмо от Петруши пришло, сердце, будто на части разорвалось: одна часть от счастья чуть не лопалась, другая – волком выла, видать чувствовала я, что все равно нет уже его в живых. Но то, что сердце мое опять отзывается, на боль, и на радость, это благодаря твоему сыну. Вы теперь навсегда мне родными будете. И приехать ко мне можете в любое время, в гости, или насовсем. И надеюсь, что приедете, на вовсе не забудете. Но сейчас лучше поезжайте. Чувствую я, там твоя судьба, и сердце твоё тоже там. А уж если не получится жизнь, возвращайтесь.

Варвара, давно уже понимавшая, что за внешней суровостью Таисии Петровны скрывается удивительная душа, измученная, изболевшаяся, но от этого не менее чуткая, не менее добрая, неисчерпаемая в этой своей доброте, душа русской женщины, сейчас все-таки не находила слов, чтобы выразить то, что думала. Она просто молча обняла Таисию Петровну, уткнулась ей в грудь. Слова и не были сейчас нужны этим женщинам, молча выплакивающим свою боль, и свою радость, объединяющие их, и связывающие невидимой нитью.

Часть III

1

Из душного, набитого людьми, сутками гомонящего вагона, где провела почти две недели, Варя буквально вывалилась, сжимая в одной руке Митьку, а в другой узелок с вещами, изрядно похудевший за время переезда. Еда, собранная им в дорогу, кончилась на пятый день пути и девушке, как ни жалко ей было вещей, подаренных ветрушинцам, пришлось менять их на еду. Теперь в узелке осталось только самое необходимое, включая посуду. Отдышавшись, Варя смогла наконец осмотреться.

Перед ее глазами под ярким весенним солнцем лежал родной Сталинград. Вернее, то, что когда-то было городом. А теперь это были груды кирпичей, кое-где торчали остатки стен. Но тут и там шевелились человеческие фигуры, виднелись дымки. Казалось, измученный, изуродованный город дышал, а, значит, он был жив! Жив, вопреки всему. Воздух словно был пропитан тишиной, спокойствием, миром. И земля опять дышала, наполнялась силой своих сыновей и дочерей и питала этой силой их.

В городе не было теперь ни дорог, ни домов, из которых раньше складывались улицы. Однако общие очертания и направления этих улиц все-таки угадывались. Варя медленно двинулась вперед. Еще в поезде она решила, что попробует отыскать кого-нибудь из сотрудников госпиталя. Это была слабая надежда, но идти все равно больше было некуда.

Однако, по мере продвижения оказалось, что, то тут, то там уже выросли новые дома, в большинстве деревянные, приземистые, но были уже и кирпичные, и многие еще строились. А между стройками зябко теснились землянки, в которых совершенно точно жили люди. Их присутствие выдавало развешенное рядом белье или оставленная на самодельном очаге посуда. А самое удивительное, над входом одной из них была приделана обструганная доска с надписью «Парикмахерская». Это значило, что люди вернулись навсегда, и уже обустраивают не только жилье, но и быт. И людей на улицах оказалось неожиданно много, гораздо больше, чем Варвара ожидала увидеть. В основном это были женщины и дети. Но иногда то там, то здесь мелькали мужские фигуры, как правило, затянутые в гимнастерки. Везде кипела работа: разбирались завалы, разгружались какие-то стройматериалы. Тут и там дымно горели костры, и в самом запахе их дыма чувствовалось что-то домашнее – это больше не был дым пожарищ, войны и разрушения, это был запах дома, еды, мира.

Вот и площадь Павших Борцов – гордость сталинградцев, которую видимо стали приводить в порядок одной из первых: улица была абсолютно чистой, без всяких признаков хаоса, оставленного войной. И только пустые глазницы универмага напоминали о военном смерче, бушевавшем здесь чуть более года назад и превратившем красивейший город в груду развалин.

Варя пересекла площадь и в ужасе остановилась у разрушенного дома на другой ее стороне. Но не очередное разбитое здание было причиной ее, как будто ожившего, кошмара: в развалинах копошились люди в серых гимнастерках, и слышалась гортанная чужая речь – немцы! Это было невозможно: Сталинград освободили больше года назад, фашистские армии давным-давно отброшены на сотни километров, люди, выжившие в горниле войны и вернувшиеся из госпиталей и эвакуации, заново отстраивают разрушенный оккупантами город. И вдруг эти самые оккупанты здесь, в центре искореженного ими Сталинграда! Это просто не укладывалось в голове. На Варвару стал накатывать липкий ужас. Она изо всех сил прижала к себе Митьку, опутанная только одной мыслью, куда деть, куда спрятать ребенка, однажды уже потерянного здесь, в Сталинграде. Девушка сейчас даже не отдавала себе отчета в том, что сейчас в её