Счастье в огне - Мария Васильевна Захарова

неизвестно кем оставленные, но очень важные для ребёнка: кусок мыла или отрез полотна на пелёнки, кувшин молока, кусок сахара – это были бесценные дары от людей, самих еще недавно живших впроголодь и зачастую не имевших хорошей одежды.

Раз в неделю в Ветрушино доставляли почту, и Варя с жадностью накидывалась на газеты, изучая их от корки до корки, прочитывая по нескольку раз. Для нее это была своеобразная связь с внешним миром, по радио в основном слушали только сводки, да и то часто оно не работало, а писем ей ждать было неоткуда. Про отца не было никаких известий, Костик затерялся где-то на дорогах войны и ничего не знал ни о ранении Вари, ни о ее эвакуации. Егор… Егор тоже не знал, где её искать, да и до этого ли ему было… Вот когда война кончится, тогда… Что будет тогда, Варя не знала, да и никто этого не знал сейчас. Просто все жили надеждой на мирную жизнь, которая рано или поздно наступит, и она точно не будет такой, как сейчас, потому что не будет войны, не будет больше похоронок, извещений о без вести пропавших, не будет голода, раненых, каторжного труда, обрушившегося на плечи женщин и детей, не будет сожженных деревень и разрушенных городов. Много чего не будет. А вот что будет, и как будет – об этом сейчас никто не думал.

Именно из газет узнала Варя, что в родном Сталинграде полным ходом идут работы по его восстановлению, это значило, что город восстанет из руин, что он будет жить. Впрочем, в том, что город на Волге будет восстановлен, Варя никогда не сомневалась, но то, что это будет так скоро, уже сейчас, было неожиданностью, вызвавшей неизмеримое чувство гордости за сталинградцев, подобно скворцам возвращавшихся к разрушенному гнезду и с упорством и любовью восстанавливавших его.

И каждая весточка о родном городе усиливала Варину тоску по дому. Да, ветрушенцы давно приняли их с Митькой в свою «семью», стали близкими, почти родными людьми. Вместе они пережили тяжелую, голодную зиму, вместе посеяли и собрали урожай, вкладывая в работу не только силы, но и душу, которая тоже постепенно становилась общей. Но часть ее сердца осталась там, в городе на Волге.

Таисия Петровна часто видела, как девушка по много раз перечитывает газетные вырезки, но ничего не говорила, боясь этого разговора и зная, что он всё равно состоится. И Варя это знала, но тоже всё откладывала его.

Тем временем наступила зима, снежная, морозная, опять превратившая Ветрушино в сказочную деревню с картинок из детских книжек, принесшая долгожданный отдых от измотавшей в страду работы и известия о выходе наших войск к Днепру, освобождении Киева и половины Белоруссии. Наступал новый 1944 год, неумолимо приближавший страну к Победе.

11

Однако до Победы оставались еще тысячи километров и многие, многие дни, приносящие очередные разрушения и забирающие сотни человеческих жизней. А люди продолжали ждать. Ждать и надеяться, надеяться на то, что их близкие уцелеют в этой страшной мясорубке. Но как же тонка была эта ниточка надежды, готовая в любую минуту оборваться под тяжестью серого бумажного бланка.

Письмо, полученное Таисией Петровной от своего четвертого сына, два года назад пропавшего без вести, взбудоражившее все Ветрушино и возвратившее потерянную было надежду многим сельчанам, лишь на неделю опередило похоронку.

Почтальонка, которую ветрушенцы ласково называли Анютой, ворвалась в правление в сбившемся на затылок платке, размахивая измятым треугольничком:

– Письмо! Таисии письмо! От Петруши!

Все присутствующие вскочили, окружили Анюту, наперебой расспрашивая её и объясняя, что Таисии Петровны сейчас нет, и нужно искать ее дома. Со вчерашнего дня Митька украсился неожиданными соплями, и Таисия Петровна решила, что полдня Настасья справится сама, а мальчонку лучше на улицу не тащить, после обеда ее должна была сменить Варвара. Уяснив, что председателя на месте нет, Анюта, не застегнув полушубка, выскочила в ясный, похрустывающий мороз январского утра. Все, кто был в это время в правлении, высыпали за ней.

Когда, спустя полчаса, Таисия в одном платке, накинутом на голову, придерживая его одной рукой, а в другой сжимая письмо, едва переставляя ноги, вышла к калитке, улица была полна народу. Женщина, как в омут, шагнула в толпу, окунувшись в теплоту человеческих сердец, сочувствовавших ей и радующихся её радости. Все заговорили разом, обнимали бригадира, гладили по спине и плечам, не скрывая собственных слез и вытирая слёзы близкого им человека. А слезы из глаз Таисии текли и текли, временами перерастая в рыдания. Она опять плакала, впервые после похоронки на среднего сына.

Когда Анюта появилась в правлении Ветрушина спустя неделю, там шло собрание, обсуждали ремонт коровника и состояние санной дороги, ведущей на дальние луга, где с осени поставили несколько копен сена, чтобы вывезти их потом, когда освободится место на току. Но если с дорогой разобрались быстро, единогласно решив, что ехать вполне можно, то с коровником дело продвигалось туго – одни выдвигали предложения, другие эти предложения безжалостно отвергали и в ответ предлагали что-то своё. Спор набирал обороты, грозя уже выйти за рамки рабочего диспута. Тут, наконец, заметили молча стоявшую на пороге Анюту. Мгновенно воцарилась какая-то страшная, давящая тишина. И только Таисия Петровна решилась ее нарушить:

– Ну?!

Анюта ещё постояла, а потом медленно, не поднимая от пола глаз, приблизилась к столу и положила перед Таисией бланк. Царившая в правлении тишина как будто стала еще гуще, придавила людей тяжестью понимания – сколько раз уже приходили в Ветрушино такие бланки.

Никто из присутствующих не решался поднять головы на Таисию Петровну, но все напряженно, исподлобья наблюдали за ней, ожидая самого худшего – огромное горе довелось пережить этой женщине, но то, что случилось сейчас, просто не укладывалось в сознании людей. За одну неделю узнать, что сын, которого давно считала погибшим, жив, и снова потерять его – кто может выдержать подобное.

А сама Таисия Петровна какое-то время смотрела на серую бумагу, лежавшую перед ней, будто вела с кем-то негласный спор, потом кивнула, словно соглашаясь с тем, что это должно было случиться и случилось, и нет этому никакой альтернативы, потому что никому не дано права и возможности перерешить свою судьбу. И вдруг заговорила… о ремонте коровника, продолжая прерванное приходом Анюты собрание. Множество недоуменных глаз разом поднялось на женщину, но она говорила спокойным, уверенным голосом, задавала вопросы, на которые пришлось отвечать растерянным односельчанам, и мало по малу собрание пошло обычным порядком и завершилось,