Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне - Надежда Николаевна Бугаёва

и Кристоф притворяются, что не смотрят на неё, но Ляля затылком чувствует их прожорливые взгляды, пока вынимает из-за пазухи деньги и пересчитывает. Она боится, что Кристоф бросится на неё и отнимет деньги.

Считать приходится почти на ощупь из-за темноты. В кармане оказывается чуть меньше 100 франков: 95 или 97, Ляля не может сосчитать точно. Она возвращается и протягивает банковские билеты и серебро старухе:

– Здесь немногим менее 100 франков, Madame, могу ли я рассчитывать, что этого достаточно?

Вместо ответа старуха хватает деньги и тщательно пересчитывает. Затем кивает Кристофу и сухо говорит Ляле:

– Считайте это декортом от нас за ваш немедленный платёж. Обождите здесь, вас позовут.

Ляля Гавриловна остаётся сидеть перед столом, умирая каждую секунду. Позже, припоминая, она склонна была считать именно пережитое в те минуты истинными муками адами. Хотя вряд ли в аду ей смогли бы предложить нечто, что превзошло бы духовные терзания и боль, испытанные в тёмном кабинете карги. Каждый шорох жалил её, перед глазами стоял он, брошенный на койке притона, – у рта стёклышко, грудь совсем не вздымается…

Когда наконец вернулся Кристоф и пригласил её пройти к экипажу, она была уже другим человеком: пережившим испытание болью и непоправимо изменённым ею.

Как изменённым – она пока не знала.

Сокровище, припрятанное на груди

– Но где мой б…, – обратилась она было к Кристофу.

– Садитесь в экипаж, Madame, – нелюбезно ответил он ей и добавил: Вы побывали в серьёзном заведении, Madame. С нами шутки плохи, запомните это сами и передайте своему брату.

Потом крикнул кучеру и исчез.

Ляля Гавриловна залезла в экипаж и тут увидала, что они уже успели внести Развалова внутрь и усадили на сиденье. Она ещё не успела сесть, как дверца за ней захлопнулась и экипаж тронулся.

В первую секунду Ляля обрадовалась, решив, что Развалов очнулся, но едва началась тряска, как он покачнулся и завалился набок, в противоположную от неё сторону. Это его бессильное падение значительно испугало Лялю Гавриловну: она бросилась к нему, обхватила за плечи и усадила обратно, прислонив болтающуюся голову к своему плечу и придерживая рукой. Он показался ей тяжелым, как мешок с песком. У него был чужой, неуютный запах притона, и он не открывал глаз, будто находился в глубоком обмороке.

Она вспомнила ту ночь бог знает сколько лет назад, когда смерть хотела вылезти к нему из-под секретера в квартирах Раптенбаума. Тогда она закрыла его собой и защитила от смерти. Это была её тайна: даже он сам не знал об этом. А теперь? Хватит ли теперь сени её крылышек, чтобы под ними спрятать его от смерти?

Теперь его тяжёлая голова в щекочущих, лезущих Ляле в лицо волосах запрокинулась ей на плечо. Левой рукой она обхватила его за талию, а правой придерживала ему голову. Лицо его было буквально в миллиметрах от её лица. Оно было совершенно спокойно и неподвижно, как мёртвое, и казалось ей страдальческим и одновременно прекрасным, лучисто-суровым, как у римских святых мучеников. Закрытые глаза были запавшими, веки потемнели, бледный рот приоткрылся.

Она где-то слышала, что умирающего человека надо звать по имени, чтобы он услышал и вернулся к родным. Однажды она видела, как её дядя приводил в чувство старика, потерявшего сознание на фельдшерском приёме: дядя звал того по имени и произносил это имя очень громко, как будто хотел докричаться до больного.

– Илья Ефимыч?

– Илья Ефимыч, мы с вами едем домой!

– Илья Ефимыч, голубчик, вы слышите?

Промеж бровей у него появилось заметное напряжение, с дыханием раздался еле уловимый стон.

– Илья Ефимыч, миленький…

В этот момент коляска резко остановилась.

Зачем она остановилась? Ляля Гавриловна вспомнила, что не называла вознице адреса. Внутри у неё всё оборвалось.

Но тут кучер сам окликнул её, повернувшись и открыв оконце за козлами:

– Мы выехали из Шаронна, куда дальше?

– Пасси, Рю-дю-Рос, 6.

Экипаж покатил дальше. Ехать было через весь Париж наискосок.

Они отравили его опиумом, подумала Ляля Гавриловна, поэтому он не может проснуться и весь похолодел. Она всё смотрела в его лицо, так изменившееся со вчерашнего дня: насмешливое и незнакомое вчера, сегодня оно было тронуто тенью. Весь он был осквернён этим притоном, и Ляля Гавриловна остро, до слёз чувствовала оскорбление от этого его бессильного невладения собой, отсутствия власти над собственной головой, на каждой кочке болтавшейся, как глиняный горшок с круглым донцем. Она исступлённо держала ему голову своими ладонью и щекой, как будто пытаясь всеми силами сохранить его достоинство.

И всё же одновременно она чувствовала радость – инстинктивную радость обнаружения. Обнаружение – венец поиска. Его, его, озябшего, держали на тех нарах, в полуподвале, пропахшем опийными извержениями… Как будто Ляля сумела остановить пошляков, драгоценной десертной ложечкой отскребавших присохший кал с ночной вазы, и теперь заботливо прятала спасённое сокровище на груди, предвкушая, как оно засияет, отмытое и натёртое до блеска.

Ляля Гавриловна крепче обхватила Развалова за талию и стала массировать ему висок. Она сидела, прижавшись к нему всем телом и прижимая его к себе всё теснее и теснее. Её тепло передавалось ему.

Было видно, что он молча изнемогал от невидимой глазу внутренней отравы или болезни, потому что надлом между бровей не разгладился, а его дыхание, которое она, сидя так близко, ощущала собственной грудью, выходило в спазмах и толчках.

Постепенно, начавшись в груди, эти спазмы стали дрожью расходиться по всему его телу. Ляля Гавриловна не только чувствовала этот трепет под своей левой рукой, державшей его под ребрами, но и ощущала это всей своей левой стороной, прижатой к страдальцу. Его лицо под Лялиной ладонью потеплело – сомнений не было, так начиналась горячка.

Через час коляска остановилась: кучер слез и отворил дверцу. Внутрь экипажа ворвался зябкий ночной воздух. Кучер уставился на Лялу, и та поспешно оправила вуалетку.

– Пасси, Madame.

– Мсьё, боюсь, моему брату понадобится помощь.

Она медленно освободилась, оставив Развалова на сиденье, после секундного колебания сняла свою тальму и накинула сверху на него. Вышла из экипажа – дверь дома № 6 по Рю-дю-Рос была метрах в семи. Она позвонила. Madame Concierge в ночном чепце посмотрела на неё сначала через щёлку, затем с удивлением приоткрыла дверь:

– Oui, fille?[67]

– Madame, – Ляля говорила громким шёпотом, – Madame, Мсьё Развалов приехал в этом экипаже, но он… Прошу, Madame, будем говорить очень тихо. Мсьё Развалову нужен врач. Прошу, пусть соседи не узнают. Если Мсьё Никитин тут, только предупредите его.

Ляля Гавриловна глазами настороженно