И тут я увидела чудовище - Екатерина Началова

к губам, обняла за шею. Меня втиснуло в кровать — он ответил. Теперь Ингренс целовал глубже и куда сильнее, чем до этого. С облегчением цепляясь руками за мужской затылок, я вновь растворилась, и, закружившись, полетела. Стремительно. Теперь поняла, куда.

Вниз.

Это был полет все глубже и глубже в утробу кровати, которая оказалась бесконечной. Длинные пальцы касались щек, волосы окутывали белым водопадом, заслоняя от всего остального мира настолько, что для меня не осталось ничего, кроме губ и губ, дыхания и дыхания, этого бесконечного погружения и стремительного полета. По венам растекся колючий ток, заставляя гореть. Меня расплавило, плотно припаяв к мужским губам.

Дыхание стало общим — резким, тяжелым, густым. Мы были отдельно, а стали вместе — странный ледяно-огненный комок из мужчины и женщины, чудовища и его игрушки, драконов — белого и золотистого. Роли менялись, путались, то были предельно ясны, то трансформировались в нечто новое.

Я не слышала почти ничего, кроме дыхания, шуршания ткани, влажных звуков поцелуев, и не сразу осознала, что кто-то стучит в дверь.

— Клари? Я решил проверить, все ли хорошо, — зазвучав и проявляясь откуда-то из небытия, прозвучал голос отца.

Послышался стон-треск ткани — находясь надо мной, Ингренс без церемоний вспорол ткань ночной рубашки когтем, обнажив меня сразу до пояса. Беззастенчиво положил руку на мою грудь, стиснул, на ходу втягивая когти, так что в кожу впились только уже мягкие подушечки длинных пальцев. Они тут же зажали затвердевшие пики сосков в сладкие тиски, и я беззвучно выгнулась от острого пронизывающего удовольствия.

Снова стук.

— Клари. Как себя чувствуешь? — донеслось настойчивое из-за двери.

— Все в порядке, — с трудом откликнулась я. Не уверена, что голос мне удался, потому что в этот момент Ингренс поймал жадным ртом сосок и настойчиво надавливал на него горячим языком. Я с трудом удержала стон. — Уже... ложусь. Спокойной! Н-ночи!

На моем беспомощном последнем «чи» Ингренс окончательно разорвал ночную рубашку.

— Спокойной ночи, — проговорил, удаляясь, отец. Я его уже не слышала.

Остатки ночной рубашки улетели куда-то вверх. Бедро в сторону. Пальцы поползли по животу, ногам, между ног — везде. А следом обжигающей лавой — губы. Накрывая и поглощая собой.

Все отступило, осталось где-то вверху. Расплавив кровать и камень перекрытий своим горячим и обжигающим, мы плавали в животе самого замка.

Слов больше не было, кроме момента, перед тем самым последним шагом. Ингренс остановился.

— Смотри на меня. Не боишься? — голос был отрывистым. — Скажи, что не боишься.

Серебряные глаза надо мной смотрели требовательно, испытующе.

— Не боюсь, не останавливайся... — прошептала. Ингренс вглядывался мне в глаза, и слегка двигал бедрами, твердо и горячо вжимаясь снизу. Страха не было. Я так хотела слиться с ним, что готова была умолять о продолжении.

— Не бойся... — повторил. Серый взгляд все чаще застывал. Где-то глубоко там копилось что-то темное и неизведанное, медленно обволакивая блестящие глаза Дракона чужеродной матовой патиной.

Потянувшись, я коснулась его губ в порывистом отчаянном поцелуе.

— Я люблю тебя, — шепнула прежде, чем подумала. Не я — губы произнесли. Я хотела сказать, что не боюсь, что верю, чтобы он не останавливался, но все как-то естественно сократилось до «люблю».

Пепельные ресницы дрогнули. Ингренс чуть нахмурился, глядя на меня с каким-то новым выражением.

— Вижу... Смотри на меня...

Медленно вдохнув, он надавил. Неумолимо. Твердо. Патина в его глазах растворялась, жадно впитывая мой стон и уступая место бездонью блестящего серебра.

***

— А как же твоя клятва?

— Я клялся не консумировать брак. Его мы ещё не заключили.

— Ты так и планировал?

— Да.

Глава 20. Логичное безумие

— Ренс.

— Ри.

Новые имена звучали как новая жизнь.

Он не растерзал меня, даже не был грубым. Нет... Ингренс обволок меня страстной изысканной нежностью. Невольно причиненную боль компенсировал яркими вспышками удовольствия, которого настойчиво добивался и испытать заставил.

На белой простыне осталось несколько красных пятнышек крови.

Он долго рассматривал их, с загадочно-счастливой улыбкой трогал пальцем. Может запоминал. Кажется, эти несколько капель успокоили чудовище — он откинулся на подушки довольным, сытым и совсем мирным. Когти были втянуты полностью, пепельные ресницы закрыты. Лежа рядом на бесконечных складках мятого постельного белья, я любовалась им.

Поджарый, стройный, со светлой кожей и просвечивающими на руках жилами — совершенно не в моем вкусе... раньше. Теперь совершенно в моем. Изгибы мышц под светлой кожей плавностью напоминали снежные дюны. Взглядом я поднималась по гладкой выпуклой груди вверх, скатывалась с нее вниз, к солнечному сплетению, ныряла к животу, забираясь на мягко выступающие под кожей мышцы, и поднималась на следующий плавный холм. С трепетом я провела по мягкой пряди длинных белых волос, до конца не веря в произошедшее.

Счастье. Абсолютное. Разве такое бывает? Казалось, что я стала легче воздуха, вот-вот взлечу.

Серебряные глаза приоткрылись. Ингренс несколько секунд смотрел прямо перед собой в никуда. Даже сейчас обнаженный и такой близкий, он казался недостижимым, непостижимым. Хотелось забраться к нему в голову, понять, постичь, разобраться... А если не получится, просто залезть под его кожу и остаться там навсегда — близко-близко. Вплотную.

— О чем ты думаешь? — спросила, не особенно надеясь на ответ.

Ингренс неспешно повернул голову на меня и, к моему удивлению, ответил не односложно.

— О легендах. О красавицах. О чудовищах. О том, что легенды остаются легендами. О том, что истинные чудовища неизменны, — он говорил с задумчивой полуулыбкой. — О том, что красавицы способны меняться.

Я благодарно погладила длинные пальцы.

— Ты не чудовище.

Ингрен будто не заметил ответа.

— Сегодня ты рассердилась достаточно. С уровнем Силы выше среднего, ты должна была выпустить когти и попробовать располосовать меня. Расскажи о своей особенности. Причины, истоки... Я хочу подумать о тебе.

Последнее опять звучало приятно. Если не думать о том, что он хотел услышать.

— Это долго... — выдохнула без воодушевления. — Подожди... Ты рассердил меня специально?

— Отчасти. Я держал это в голове, — Ингренс ответил невозмутимо. — Рассказывай.

Тон намекал, что интерес не относится к простым вежливым. Я подумала о Лысой горе и глубоко вздохнула.

— Думаю... Я думаю, что все началось под лестницей...

Ингренс был скрупулезен — выведал все вплоть до пылинок в воздухе, что уж говорить о именах, заставил меня подробно пересказать сказки, придуманные Маркусом, и