И тут я увидела чудовище - Екатерина Началова

все, что было дальше. Неохотно начав, постепенно я рассказала все и больше — то, что не знал никто, вплоть до еженощных слез, попыток вытянуть когти клещами и навязчивых мыслей сброситься с уступа скалы. Ингренс слушал внимательно. Сдержанное лицо не выражало сочувствия, сомневаюсь, что он вообще умел его ощущать. Отсутствие эмоций он восполнял вопросами, внимательностью к мелочам, искренней заинтересованностью; не осуждал и не смеялся. Этого было достаточно. Я бы не хотела от него жалости .

После того, как я замолчала, вытирая невольно выступившие слезы, Ингренс ничего не говорил несколько минут. Мы лежали без света. Ночь глазела в окно звездами, ветер свободно летал по комнате, прогуливаясь по нашим нагим телам. Драконы не мерзнут — я чувствовала холод ветра, блестящие взгляды звезд, покой от того, что выговорилась, грусть после рассказа и счастье, что ОН рядом. Тьма баюкала нас на своих прохладных ладонях, напевая что-то о неизбежности. Я прикрыла глаза.

— Чего именно ты боишься, когда отказываешься выпускать когти? — нарушил тишину ровный голос.

Глаза пришлось открыть и заставить себя подумать.

— Наверное, потерять разум... — огорченно вздохнула, осознавая какая это глупость.

Получив ответ, Ингренс несколько секунд смотрел вперед, быстро и ритмично постукивая кончиком пальца по матрасу. Тот отзывался низко, глухо.

Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. Тук-тук...

— Нелогично, — однозначно заключил Ингренс, перестав барабанить. — Должен тебя огорчить, голубоглазка. Ты уже сошла с ума.

Развернувшись на меня, он приподнялся на локте и заговорил четко, без запинки.

— Я поясню. Если драконорожденный не обращается в дракона, можно сказать, что он действует неразумно, согласна? Подчиняясь неразумному страху, ты боишься обратиться, а значит — делаешь неразумную вещь. Дальше. Отсутствие разума — есть признак безумия. Улавливаешь мысль? Ты сошла с ума, подчинившись своему страху. Само твое опасение вызывает то, чего ты боишься. Тебя заперли в ловушке сознания. Это сделала маленькая хорошенькая девочка, которая сама себе сочинила сказку... И зажила в ней. Вот здесь.

Улыбнувшись, Ингренс легко постучал пальцем по моему виску и даже облизнулся. Выглядел он как кот, почуявший мышь.

— Но я думаю, что ее можно перехитрить.

— Как? — вопросила я, удивлённо взирая на Дракона. Новость о том, что я сошла с ума, давно была для меня не новостью, но с такой точки я ее не рассматривала. Ход его мыслей оставался для меня непостижимо многоуровневым.

— Ее же логикой, — Ингренс продолжал, с исследовательским любопытством вглядываясь мне в глаза, словно действительно намереваясь рассмотреть там спрятавшегося ребенка. — Если ты безумна, опасность потерять разум тебе не грозит. Понимаешь, что это значит, девочка Кларисса?

Вопрос был строг и обращен не ко мне. У «девочки» идей не было. Ингренс ответил за нее.

— ...что удерживание от превращения тебя не спасло. Все кончено: самое страшное произошло, ты сошла с ума и можешь делать, что хочется. Это первое, что тебе нужно осознать. Делала ли ты в последнее время безумные вещи, Ри? — Ингренс, наконец, обратился ко мне.

— Делала... — смущенно признала я, пряча глаза.

«Полюбила тебя, пришла к тебе. Конечно, я сошла с ума», — чуть не выпалила я, но благоразумно промолчала.

— Хорошо. Думаю, шанс победить у тебя есть. Безумие — и есть лечение. Ты должна продолжать делать то, что считаешь безумным. Цель — расшевелить и обмануть собственный разум, пусть он думает, что ему больше нечего терять. Возведи безумие в высшую, в абсурдную степень. Тогда ты сможешь позволить себе выпустить когти — точнее, девочка потеряет контроль и позволит тебе это.

Ингренс говорил равнодушно, а я все больше расширяла глаза. Каждое его слово казалось мне откровением, а он говорил так легко, будто читал по бумажке.

— Откуда ты... Как ты можешь так думать? — вырвалось у меня.

— Я изучал собственного врага, — Дракон постучал пальцем по своему виску и улыбнулся. — Гораздо дольше, чем ты живёшь.

— И чем закончилось? — я тоже улыбнулась.

— Договорился, — проговорил спокойно. — И у тебя может получиться. Раз ты боишься выпускать когти, потому что боишься сойти с ума — сойди с ума. Что было бы безумием прямо сейчас?

— Э-э... — я растерянно порылась на поверхности дремлющего воображения. — Безумие... Это сейчас выйти в коридор, чтобы папа все понял.

Ингренс издал звонкий смешок. Он уже сбросил с себя всю задумчивость, и смотрел на меня с улыбкой.

— Да, безумие, — согласился. — Со сложными последствиями, которые расхлебывать нам обоим. Придумывай безумие благоразумнее.

— Откусить свой палец? — благоразумное на ум не шло.

— ...может сразу руку оторвать? Дальше.

— Не знаю... Встать на голову.

— Ты считаешь безумием гимнастику?

— Может растерзать кровать?

— Пойдет для начала. Вставай.

Гибко поднявшись, Ингренс крепко обнял меня со спины за пояс одной рукой, а второй — сплел мои пальцы со своими, задно выпустив из указательного пальца длинный коготь.

Полупрозрачное лезвие сверкнуло, отразив расширившиеся глаза звезд.

— Воспользуйся моим. Ну же. Соверши свое первое маленькое безумие, крошка Ри, — соблазнительно шепнул коварный голос за плечом.

Неуверенно шевельнув сплетенными руками, я медленно провела когтем про простыне. Тот распорол ее легко, оставив за собой длинную темную расщелину и топорщащиеся волокна ткани.

— Ещ-щё... — сладко протянул Ингренс, долго, почти по-змеиному вытягивая «щ». Пользуясь положением, он обнял меня за грудь, шевеля пальцем вершинку.

Ощущая нарастающий азарт, смешивающийся с возбуждением, я воткнула лезвийно-острый коготь в живот подушки.

В следующие полчаса мы растерзали кровать в клочки, хохоча как сумасшедшие. Насквозь вспороли матрас, уничтожили и развеяли все подушки, вместе разорвали надвое одеяло. Белый пух парил по комнате, присыпав поверхности, словно снег. Затем Ингренс потянул меня к окну, и там, прихватив за шею сзади, заставил вскрикивать его имя в черные зрачки неба. Звёзды подмигивали, наблюдая за нами, но не слышали — магически запечатанная комната хранила в себе все звуки. Решетки больше не было — он помог мне ее выломать.

***

Уже глубокой ночью я с трудом подняла голову, проследив за подтянутыми ягодицами белеющими в темноте — Ингренс поднялся с останков матраса. Сил у меня уже не было, но не хотелось, чтобы он уходил. До смерти не хотелось.

— Ты уходишь?

— Еще нет. Лежи, — он велел, не оборачиваясь. Спина над узкими бедрами была сухощавой, но по-мужски широкой. Обеспокоенно нахмурившись, я уронила голову на выживший кусок одеяла — подушек больше не существовало. Ингренс невозмутимо