Лед и пепел - Мила Дуглас

Аррен расставлял с сосредоточенным видом. Десять лет. Войны остались в прошлом, утихомиренные силой и мудростью. Неревия и Реймевик процветали как провинции единой державы. Вечнолесье, сохранив свою автономию и душу, было надежным союзником. Это был их мир. Мир, который они выковали вместе. Тэссия ловила его взгляд поверх головы сына – взгляд, в котором читалось усталое удовлетворение, глубокая привязанность и та самая искра, что не угасла за годы.

*************************

Возвращение в Дарнхольд было погружением в привычный ритм власти, но цитадель льда больше не казалась ледяной тюрьмой. Она была домом. Их крепостью.

Через несколько дней Тэссия стремительно вошла в кабинет Александра, держа в руках пергамент с печатью Вечнолесья. Вечерние сумерки окрашивали строгий кабинет в сизые тона, зажигались первые свечи.

– Александр, посмотри, Миррель прислал чертежи нового оранжерейного комплекса у южных стен, он хочет… – Она замерла на полуслове.

Он стоял не у окна, а в центре комнаты. Не в парадном камзоле, а в простой белой рубашке, расстегнутой на пару пуговиц, рукава закатаны. Вид у него был сосредоточенно-задумчивый. Он повернулся к ней, и в его глазах, в этих знакомых серых глубинах, она прочла нечто такое, от чего дыхание перехватило. Не страсть юности, а зрелое, всепоглощающее желание, смешанное с глубокой нежностью и… нетерпением. Нетерпением, которое копилось весь день, всю неделю, среди отчетов, советов и государственных забот.

– Чертежи? Ты пришла в мой кабинет только за этим? – переспросил он, его голос звучал глубже обычного, слегка хрипловато. Он не двинулся с места, только его взгляд скользнул по ее фигуре – по королевскому, но простому платью темно-зеленого бархата, по каштановым волосам, собранным в небрежный узел, по знакомым, любимым чертам лица, на которых время оставило лишь следы мудрости и счастья.

Он не стал ждать ответа. Один стремительный шаг – и он был перед ней. Его руки схватили ее за талию, сильные, властные, но не грубые. Он притянул ее к себе так резко, что пергамент выпал у нее из рук и мягко упал на ковер. Его губы нашли ее губы – не с вопросом, а с утверждением. С голодом. Это был не поцелуй – это было взятие. Страстное, стремительное, лишенное всяких прелюдий. Поцелуй человека, который знает, чего хочет, и знает, что это принадлежит ему. Поцелуй мужа, у которого нет времени на церемонии, потому что он слишком долго ждал этой минуты среди каменных стен и бесконечных дел.

Тэссия не сопротивлялась. Волна знакомого жара накрыла ее с головой – жара, который не остыл за десять лет, а лишь стал глубже, увереннее. Ее руки вцепились в его плечи, в ткань рубашки, пальцы впились в мышцы. Она отвечала ему с той же яростью, с тем же десятилетним знанием каждой реакции его тела, каждого нюанса его желания.

Он оторвался от ее губ, дыхание его было прерывистым, горячим на ее коже. Его руки скользнули вниз, подхватили ее под бедра.

– Александр! – вырвалось у нее, больше от инстинкта, чем от протеста. – Кабинет… Дверь…

– Плевать, – прохрипел он, уже неся ее к массивному дубовому столу, заваленному картами и документами. Он смахнул их широким движением руки. Пергаменты, печати, донесения – все полетело на пол с мягким шумом. – Все могут подождать. Королевский указ.

Он посадил ее на край стола, его тело втиснулось между ее коленей. Его руки рванули застежки на ее платье – небрежно, торопливо, но без жестокости. Губы снова нашли ее шею, ее ключицу, оставляя горячие, влажные следы. Он не говорил о любви – он ее занимался. Каждым прикосновением, каждым жестким вдохом, каждым движением бедер. Это было не ухаживание – это было напоминание. Напоминание о том, кто она для него. Не только Королева. Не только мать его детей. Но и его женщина. Страстная, красивая, принадлежащая ему на всех уровнях.

– Десять лет… – его голос был глухим, слова врезались в кожу ее плеча между поцелуями. – А ты… все та же… покорная, мягкая… – Его рука скользнула под юбки, нашел горячую, влажную нежность. Она вскрикнула, впиваясь пальцами в его волосы. – Все так же… моя…

Он вошел в нее резко, глубоко, одним мощным толчком, заполнив собой все пространство. Нежность подождет. Сейчас была только эта первобытная, яростная близость, потребность слиться здесь и сейчас, стереть остатки дня, остатки короны, остаться только Александром и Тэссией. Он двигался в ней с силой, накопленной за дни воздержания среди государственных забот, с отчаянной жаждой, знакомой только им двоим. Стол скрипел под их весом, тяжелые кресла казались немыми свидетелями этой не королевской, но такой жизненной сцены.

Тэссия откинула голову, ее стоны смешивались с его хриплым дыханием. Она видела суровые портреты предков на стенах, огромную карту империи… и ей было плевать. Здесь, сейчас, на этом столе, она чувствовала только его. Его силу, его желание, его вечную, неистовую потребность в ней. Это был их язык. Их молитва. Их способ сжечь все наносное и добраться до сути – до любви, которая прошла сквозь лед и пепел и выковала этот нерушимый союз.

Когда волна накрыла ее, сломав в долгом, срывающемся стоне, он последовал за ней почти сразу, его собственное освобождение вырвалось низким рыком, больше похожим на стон облегчения и торжества. Он рухнул на нее, удерживая свой вес на локтях, его лоб прижался к ее плечу. Дыхание его было тяжелым, горячим.

Они лежали так несколько минут, прислушиваясь к стуку собственных сердец, замедляющихся в теплой тишине кабинета. За окном окончательно стемнело, только свет свечей рисовал на стенах гигантские, сплетенные тени.

Тэссия первой нарушила тишину, ее голос был хрипловат, но в нем звенела знакомая Александру ирония:

– Миррель… все-таки будет ждать ответ по оранжерее? Или королевский указ о… перерыве… имеет неопределенный срок?

Александр приподнялся, посмотрел на нее. Его лицо было расслабленным, умиротворенным, а в глазах светилась та самая, редкая и такая дорогая ей, теплая усмешка.

– Оранжерея подождет, – заявил он, его пальцы нежно провели по ее растрепавшимся каштановым волосам. Он оглядел разгром на столе, смятое платье на ней, и усмехнулся шире. – Как и приличия. Иногда… очень иногда… даже Королю и Королеве нужно напоминать, что они всего лишь мужчина и женщина. И что у этой женщины… – он наклонился, коснувшись ее губ уже мягко, почти нежно, – …есть дар сводить его с ума вот уже столько лет кряду. И, судя по всему, дар этот не иссякает.

Он помог ей слезть со стола, его руки были твердыми и бережными. Они стояли среди хаоса бумаг, в