В Рождество звезды светят ярче - Софи Жомен

Он с пыхтением тянется за тартинкой, от души намазывает ее маслом, зачерпывает ложкой из баночки черничное варенье.

По совести говоря, она перерабатывала, не жалея себя, так старалась целый месяц для «Галереи Артман», что вполне заслуживает лишних двух недель к отпуску. Проблема не в этом, а в том, что Алексу не по нраву, когда ему дают от ворот поворот. Но он все равно не изменит свое вчерашнее решение. Он – босс, он выдвигает ультиматум, и не в ее интересах им пренебрегать.

Бутерброд выскальзывает из его скольких от масла пальцев и, согласно известному закону, падает на скатерть вареньем вниз.

– Вот дерьмо!..

Сидящие напротив него Луи и Клементина поднимают носы от своих тарелок.

– Дядя выругался! – радуется младший.

– Прошу прощения, – ворчит Алекс, соскребая ножом варенье от скатерти. – Это больше не повторится.

– Надо было раньше нам сказать, что что-то не так, – подает голос Стефани.

Он с удивлением поднимает голову и смотрит на сестру, потом на мать.

– С чего ты взяла, что у меня что-то не так?

– Вчера ты вернулся с работы чернее тучи, за весь ужин не произнес ни словечка, не проявил интереса к фильму, который мы смотрели, сегодня утром твое раздражение можно пощупать. Что у тебя за проблема?

Алекс хмурится. Ему сейчас не до разговоров, поэтому он уходит от ответа.

– Все в норме. Сегодня утром у меня собрание правления на другой фирме, есть о чем подумать.

– Ну, как скажешь… – отступает сестра, пристально на него глядя.

Он не отвечает. Без разницы, верит она ему или нет. Он сейчас не в настроении разговаривать, тем более со всем семейством сразу.

Он подливает себе кофе, не подозревая, что следующий выстрел произведет мать.

– Ваш отец был таким же. Когда его беспокоило что-то личное, он пребывал в невыносимом настроении и придумывал в свое оправдание профессиональные предлоги. Но меня ему было не провести.

Алекс и Стефани дружно поворачиваются в матери. Та пьет мелкими глотками чай, едва касаясь сложенными куриной гузкой губами фарфора.

– Мама? – зовет ее Алекс.

– Я сказала, что ты ведешь себя, как твой отец, Александр. Он всегда придумывал ложные оправдания, лишь бы не признаваться, что его на самом деле беспокоит. Бог знает, что он скрывал.

Алекс щурится.

– Да ну?

– Алекс, – вмешивается Стефани, – я не уверена, что сейчас подходящий момент…

Она указывает кивком головы на Клементину и Луи, присутствующих, ничего не понимая, при этом натянутом разговоре. Александр согласен отступить, но мать уже закусила удила, сейчас ей нет дела до внуков.

– Перестань, Александр, не станешь же ты утверждать, что не знал о проделках вашего отца?

– Мама! Умоляю, здесь дети… – всплескивает руками Стефани.

– Дети, дети… Разве у них нет права знать, что их дед был патентованным бабником?

Алекс и Стефани Артман дружно таращат глаза. Почему их мать решила разоткровенничаться о своей семейной жизни именно в это утро, да еще при Клементине и Луи?

– Что такое «бабник»? – интересуется Луи.

– Почему дедуля был «патентованный»? – подключается к брату Клементина.

Стефани останавливает их властным жестом.

– Дети, ступайте собираться…

– Но мы еще не дое…

– Марш!

Обычно Стефани – сама мягкость, но ее дети знают, что, когда она переходит на такой повелительный тон, возражать ей бессмысленно. Они с разочарованным видом вылезают из-за стола, покидают гостиную и бредут наверх, в свою ванную.

Убедившись, что они остались втроем, Стефани напускается на мать:

– Что на вас нашло, мама? Куда это годится, нести при детях такую ахинею?

– Нет, Стефани, это далеко не ахинея. А то ты не знала своего папашу! Он не первый и не последний, кто вел двойную жизнь. Что поделать, он был всего лишь мужчиной. Прости, дорогая, знаю, ты его обожествляла, но никто не безупречен, то, что он ходил налево, не мешало ему тебя любить.

Вот мать и довела дочь до слез. Та в волнении поворачивается к брату.

Алекс с самого начала помалкивал, только гипнотизировал взглядом мать.

– Алекс, скажи, наконец, что-нибудь!

– Вы знали… – бросает он матери.

– Что ваш отец мне изменяет? Конечно, знала. О таких вещах нельзя не знать.

– С Мари Вердье, – уточняет сын. – Вы знали о ней.

При упоминании имени бывшей ответственной за массовые мероприятия в «Галерее» морщинистые пальцы Эмильены Артман так вцепляются в фарфоровую чашку, что грозят ее раздавить.

– С Мари Вердье, с другой, что это меняет? – произносит она. – Ваш отец был свиньей, как и вся остальная его порода.

Стефани испуганно вскрикивает, в Алексе бурлят противоречивые чувства. Да, конечно, их отец изменял их матери, и ему, как преданному сыну, положено вступиться за ее поруганную честь, но в его памяти всплывают слова из исповеди Мари Вердье.

– Он любил ее… – бормочет он.

Старуха со звоном опускает чашку на блюдце.

– Не смей, Александр!

– Что вы мне запрещаете, мама? Понять по прошествии стольких лет, что папа любил другую? Хорошенькое дело! Знаете, что я думаю? Что он, наоборот, был вам очень верен, даже слишком!

Мать усмехается не то с ненавистью, не то с презрением.

– Верен, говоришь? Тогда объясни, сынок, что это значит.

– Я не знаю и не хочу знать, сколько было у папы любовниц. Зато я знаю другое: его связь с коллегой шла гораздо дальше тайных свиданий в номере отеля. У него были с ней настоящие любовные отношения. Но при этом он оставался с вами, мама. Он так от вас и не ушел. Он вел эту двойную жизнь, выходящую за пределы здравого смысла, чтобы не разбивать вам сердце, чтобы сохранить семью, чтобы не пострадали мы со Стефани. Он хотел быть честным в меру возможности, хотел сохранить верность клятве, которую дал вам, поэтому не ушел, не бросил вас. Вот в каком смысле он был вам верен, мама. Отчасти в ущерб собственному счастью. И я запрещаю вам называть его свиньей!

Старуха бледнеет до синевы. Она приняла удар, собралась с силами и отвечает не терпящим возражения тоном:

– Значит ли это, что ты одобряешь поступки своего отца, Александр? Что винишь во всем этом меня?

Сын в отчаянии воздевает руки к потолку.

– Никого я не одобряю и не виню, мама! Никого! Папа причинял вам боль? Искренне вам сочувствую. Но почему он смотрел на сторону? Чего не находил здесь? Я не хочу этого знать, это касалось только его, я не хочу его осуждать. Каждый из вас нес свою долю ответственности в этой истории, и не наше дело вас судить. Мы – ваши дети, а не арбитры в