Обелиск - Полин Герц

лет назад подарила Мастерсу на Рождество. Он никогда не признается прокуренным подружкам в консерваторском прошлом. Но Элизабет все знала и заказала ему годную «Ямаху» в надежде, что тонкие пальцы с желтоватым налетом на кончиках еще способны сыграть что-то из классики. Но тот лишь недовольно поморщился. И два года клавиши стояли, укрытые какой-то клетчатой тряпкой, в лучшие времена служившей рубашкой.

Стоун была готова думать о чем угодно, только не об ответе на заданный вопрос. Потому что думать тут не о чем. Они обе пустовали: квартира наверху и та, что этажом ниже, будто ждали своего, особого человека. И вот он. Стоял перед ней и просто смотрел. Да вот только человечностью здесь не пахнет.

– Смерть. – Слово сорвалось с губ, перекрывая все пути в мир фактов и цифр.

Морс отступил и опустился на диван, и впервые она видела в движениях, что всегда спокойны и уверенны, усталость. И эта, такая обычная, человеческая деталь вновь вернула разум.

Страшные сказки – всего лишь сказки. Жуткие истории – всего лишь истории. Тьма вокруг – всего лишь отсутствие света. И не потому что на Грин-стрит пришла смерть, а потому что криворукие электрики не в состоянии следить за старой подсетью. И он сейчас засмеется, потому что такую пьяную идиотку сам господь велит разыграть. Нагнать ужаса, вспомнить латинский, и без сил плюхнуться на диван, потому от такой пьяной идиотки устанет любой.

– Что ты хочешь знать? – Слабая надежда рухнула: он не отрицал, не смеялся, возвращая ее в страшную сказку.

– Зачем ты здесь? – Сползая по стене, она даже не заметила ворох листков, сорвавшихся вниз.

– Я должен присматривать за тобой до определенной поры, – голубые глаза потухли, как и свет в квартале. – А после забрать твою душу.

– Почему? – в голове у нее густой молочный туман, потому что разум отказывался принимать такую реальность. И она убеждала себя в том, что это просто сон. А во сне спрашивать о таком – сущий пустяк.

– Потому что твоя смерть важна, Элизабет. Как… – немного подумав, наконец, Роберт подобрал слова. – Как якорь. Благодаря нужной смерти поддерживается существующий порядок вещей. Постоянная точка в пространстве и времени, и мир продолжает кружить по этой оси, существует по самому главному закону природы: все рано или поздно умирает.

– Выходит, ты спасал меня для того, чтобы я подохла тогда, когда тебе нужно? – 2В, а затем и весь дом 118, а следом, кажется и вся Грин-стрит, и весь город содрогнулись от истошного злого вопля. – Оберегал, защищал, кормил, обнимал. Смотрел как я, идиотка, строю планы, и посмеивался в кулачок?

– Элизабет… – Морс попробовал встать, но наткнулся на выставленную ладонь.

– Не подходи ко мне, – она дрожала, но не от страха, а от ярости. Тихие берега съежились, накрытые огненной волной. Адская смесь: ужас, гнев, обида и бурбон, – не вздумайте подносить спичку, иначе все взлетит к чертям. – Убирайся из моего дома. И не смей приближаться! – Прокричала Стоун, вбивая ворох сорванных со стены распечаток в ковер. – Ненавижу! – Вытянутая рука нашарила какую-то вещь на полке, и в Не-человека-без-имени полетела рамка с фотографией: на ней Элизабет лет восемь, а старику Боузу всего шестьдесят. – Я не собираюсь умирать, урод. Не ради якоря, не ради мира, и уж точно не ради тебя.

– Элизабет…

– Вон! – ноги, лишенные в эту секунду всех костей, свело, и по всему телу разошлась волна отупляющей боли. Он должен уйти прямо сейчас, потому что она не выдержит больше ни секунды. И она закричала так громко, что темные стекла задрожали. – Вон, я сказала!

Синяя дверь неслышно захлопнулась, и 2В погрузилась в тишину. Которую она так любит. От которой хочется вскрыться.

Трясущиеся руки открыли шкаф и вытянули из-под груды обувных коробок кожаную дорожную сумку: последний раз неудобный баул покидал укромный угол полтора года назад: пятничным вечером Уиллис ни с того ни с сего бросил на стол перед ней билеты в Ниццу и заявил, что они вылетают через пару часов. Знай она тогда, что он встанет на одно колено посреди площади Массена, брала бы не удобные треники и футболки, а какое-нибудь приличное платье. Но тогда на ней были рваные джинсы, простая белая рубашка, и дебильная улыбка человека, наивно верящего в «долго и счастливо».

Бросая в потрепанный саквояж свитера, майки и дурацкие трусы с принтами из старых комиксов, не смогла сдержать истеричный смешок: вот оно, ее «долго и счастливо» – темная пустая квартира, разбитые стекла, опасно притаившиеся в пушистом ковре, и шесть трупов за спиной.

Мастерс открыл не сразу, хотел было открыть и рот, но картина перед глазами была красноречивее любых слов: зареванная, бледная – стояла с протянутой рукой, как бездомные у вокзала. И впервые, без торгов и наигранных препирательств на выставленную ладонь опустился ключ от рухляди на колесах. Элизабет только кивнула и слетела с крутой лестницы, пропуская ступеньки. И усмехнулась – сломай она шею прямо сейчас, монстр из 4В, наверное, был бы счастлив…

– Что случилось, Эл? – больше всего сейчас Шону хотелось коснуться обнаженного плеча, торчащего из-под одеяла, нежно провести пальцами по светлым волосам, притянуть хрупкое тело к себе, подтверждая – эта ночь ему не померещилась, и в одинокой келье на краю мира действительно звучали рваные вздохи и тихие стоны.

Но ему не нужно касаться, чтобы почувствовать напряженную спину. Протянутая рука замерла в дюйме от кожи – будто он неосторожно взял слишком горячую чашку. Это тоже своего рода подтверждение, только совсем не такое, на которое он рассчитывал. Давя кривую усмешку, парень поднялся и направился в кухню: варить кофе и изображать Молота – никогда не унывающего, неизменно беззаботного и легкого. Это его роль на утро и на остаток жизни, если он хочет, чтобы Элизабет в ней осталась.

Она бездумно водила пальцем по ободку кружки, погруженная в собственные мысли – говорить хочется меньше всего, но понимала, что надо: многие, кого она знала, заслуживали бойкот, не оставляющий и шанса, но не он. Молот тихонько посвистывал, ковыряя яичницу, стрелял глазами, барабанил по столу, как и всегда, когда она оставалась у него на ночь. Но это утро другое – свист был совсем не мелодичным, завтрак пресным, в глазах не наскрести даже на слабую искру, а ловкие пальцы промахивались мимо несуществующих клавиш.

– Прости меня, – в голосе прозвучала неприятная хрипотца. Ей бы сперва прочистить горло, но она не на интервью, она на исповеди. – Я не имела права так с тобой поступать. И я пойму, если ты больше не