Обелиск - Полин Герц

приглашал его – так тоскливо было, знаешь, все по парам, а он один. Твой папа, кажется, даже пытался свести его с какой-то своей коллегой, но не сложилось… А на похороны не пришёл, должно быть, не выдержал. Совершенно забыл, как же его зовут.

– Эдвард, – еле слышно закончила за Боуза она. – Его зовут Эдвард Тернал.

С выцветшей карточки на нее смотрел эксперт по смерти: точно такой же, каким она его запомнила – лёгкая щетина, мягкая улыбка и тёплые карие глаза. Прошло больше двадцати лет, но он ничуть не изменился.

Из комнаты будто выкачали весь воздух, потому что принять, что этажом выше живет тот, кто собирается забрать душу – одно. Принять на самом деле легко, достаточно только признаться в собственном безумии. Но видеть своими глазами человека, на котором время не оставило ни следа – совсем другое. Это не спишешь на помешательство, сотрясение мозга или избыток бурбона. Это точно по-настоящему.

– Дядя Пит… – собрав все силы, что еще остались, улыбнулась Стоун, надеясь, что на лице отобразилась не жуткая гримаса. – Я прогуляюсь в саду недолго, ладно? Обещаю не убегать и не прятаться.

– Конечно, Элли, – ободряющее погладив светлую голову, кивнул старик. – Проветрись. А я пока приму свои пилюли и немножко посижу в тишине.

Погода больше не баловала: доброе солнце скрыли тяжелые тучи, недвусмысленно намекая на противный липкий снег; ветер пробирается под одежду; ноги мерзнут в неудобных черных туфлях. Но хуже холодной слякоти только картина в саду – словно прочитав мысли, из-за дерева появилась стройная фигура в сером пальто.

– Приятно, что меня заметили, – улыбнулся Эдвард-с-кладбища. – Хотя бы мистер Боуз. Хорошо его помню, замечательный человек, не так ли? Жаль только, что при таких обстоятельствах.

– Вы пришли не на поминки, – ей было плевать на чертовщину, творящуюся вокруг. Правда или бредовый вымысел – не важно, лишь бы все это поскорее закончилось, потому что больше всего хотелось вернуться на Грин-стрит и воплотить в жизнь план напиться до отключки. – Говорите, что вам нужно.

– Мне нравится ваш подход, Элизабет! – устроившись на маленькой скамейке под голым кленом, рассмеялся Тернал. Легко, беззаботно, искренне. Жутко. – Сразу к делу. Отлично. Но вы правы лишь отчасти. Я действительно хочу выразить свои соболезнования. Несправедливо и крайне горько, когда обрывается такая юная жизнь. Мисс Боуз, безусловно, заслуживала лет восемьдесят, не меньше. А по-хорошему, так вообще вечность. Представьте, сколько открытий она могла бы сделать? Сколько чудесных мест повидать, сколько людей могла осчастливить своей улыбкой! И как глупо, под колесами какого-то пьяного идиота! Такая потеря!

– С чего вы решили, что водитель был пьян? – Элизабет уже знала ответ. Чувствовала кожей, ощущала в воздухе. Но не спросить не могла, потому что только сказанное вслух окончательно убедит ее в смысле этой встречи.

– Оттуда, что я его и напоил, – беспечно, почти весело ответил Эдвард, и теперь она видела, что улыбка у него не добрая, а безумная. – И некий Рэнди Коллинз крайне неудачно встретился на дороге с мисс Боуз. К слову, тоже не совсем трезвой. Ужасное стечение обстоятельств, да? Какова вероятность!

– Кто вы? – она знала ответ и на этот вопрос, но молчание – непозволительная роскошь. Любая пауза грозила началом нешуточной истерики, а такого добра дяде Питу не надо.

– О, я ничуть не хуже вашего соседа сверху. Более того, я лучше, Элизабет. Ведь я не жду вашей смерти. Напротив, я предлагаю вам жизнь.

– Я не понимаю… – а вот сейчас она и правда растерялась, потому что мысли запутались так, будто только что она залпом выпила бутылку бурбона. – Мне нужно хоть какое-то объяснение.

– Я дам не какое-то, а единственно правильное, Элли, – он не смел назвать ее так, но назвал. Не смел продолжать улыбаться, но улыбался. Не смел смотреть ей в глаза, но смотрел. – Помните, я рассказывал в прошлый раз о большой трагедии в маленьком городке? Так вот сейчас я поведаю полную историю о Священнике и Смерти.

Она не помнила, как на тихий сад опустились сумерки. Не помнила, как продрогла до костей. Не помнила, как загипнотизированная и парализованная покорно кивнула в ответ на вопрос Тернала. Не помнила, как вежливо попрощалась с собравшимися в доме, чмокнула усталого старика в щеку и выскользнула в город.

От дома Боуза до Грин-стрит – часа полтора пешком, на неудобных каблуках – все три. И когда перед глазами замаячило знакомое каменное крыльцо, циферблат на запястье показывал полночь.

В голове впервые в жизни было пусто. Но не так, когда не знаешь, что делать, и бездумно пялишься перед собой, не понимая происходящего. В голове впервые за долгое время было ясно.

Кулак требовательно стучал по двери в 4В, но ответом была лишь тишина. Пальцы быстро пробежались по экрану смартфона, но ответом стали лишь бездушные гудки. Чертыхнувшись, Стоун набрала другой номер.

– Это я. Можешь оказать последнюю услугу? Пробей локацию по телефону.

Через полчаса она уже деловито крутила кодовый замок сейфа, считала патроны, натягивала теплый свитер, шнуровала тяжелые ботинки и прикидывала, как быстро сможет добраться до места.

В голове было ясно, на сердце было спокойно. И не потому, что оттуда забрали все, что было дорого, а потому что сегодня Элизабет Стоун захотела умереть.

Сегодня Элизабет Стоун твердо решила, что должна умереть.

Часть 9. Мир будет скорбеть

Тишина и пустота окутали своими сетями так же, как и всегда – мягко, но крепко. Здесь, в темноте, время всегда текло иначе: закроешь глаза, казалось, на миг, а когда проснешься, в мире живых пройдет добрый десяток лет. Все меняется: города растут и исчезают, люди придумывают самолеты, препарируют атом, запускают собак в космос, меняют флаги и растягивают границы. А он спит.

Впервые осознав себя в реальной оболочке, обрадовался – наивно решил, будто сможет расти с миром, дышать его эпохами, наполняться, подобно парусу, ветрами времени. Надеялся, что сможет жить. Чушь собачья, как сказала бы Элизабет. Ни черта он не может – даже выбраться из пустоты, чтобы разделить с любимой женщиной ее последние дни в этом холодном городе.

Открываясь ей в темной комнате, понимал, что будет наказан за нарушение правил, но это волновало меньше всего. Куда страшнее оказалось быть изгнанным из ее жизни. Преступая последнюю черту, знал, что тишина и пустота уже раскрывают свои объятья, но улыбался, сжимая пальцами хрупкую шею уродливого человечка: наделся, что это хоть немного усмирит агонию, что чувствовал последний раз так давно, что уже и не вспомнить. Но в ушах