Обелиск - Полин Герц

Джонатан о чем-то увлеченно беседовал с гостем. Лица она не видела: спину незнакомец держал ровно, но плечи были расслаблены: таков Уиллис – с ним всегда комфортно. Всем.

– Элизабет, ты как раз вовремя, – сдержанно улыбнулся Джон, вставая. – Мистер Тернал, позвольте представить вам нашу прекрасную мисс Стоун, которая, без сомнений, будет рада получить консультацию.

Она уже приготовилась крепко жать руку – время показало, что только сильное рукопожатие сразу дает понять, что хрупкая мисс вполне способна сама справиться с работой. Но ладонь так и не поднялась. Потому что незнакомец обернулся.

На лице блеснули черные глаза, на губах заиграла уже знакомая открытая улыбка.

Та, которой не место ни на пустых кладбищах, ни в душных аквариумах.

Часть 8. Подводные камни

Пустая жестяная банка с грохотом покатилась по асфальту, пересчитывая простреленным измятым боком уродливые трещины. Звук выстрела разнесся по пустырю, спугнув недовольную ворону, притаившуюся на голых ветках старого дуба. Прокричав что-то нецензурное на птичьем, та скрылась вдали, сжавшись до точки у горизонта.

В ушах зазвенело.

Еще одна бесполезная жестянка летит вниз, катится ко всем чертям – прямиком туда же, куда и жизнь. Проводив взглядом очередную банку, упавшую после громкого хлопка, Молот зябко поежился на ветру и еще раз внимательно посмотрел на Элизабет: прицелившись, пустила очередь, снеся оставшиеся. За час, что прошел с тех пор, когда он нашел ее у своей двери – бледную, как полотно, дрожащую и неумело скрывающую заплаканные глаза, она так и не произнесла ни слова. Только бросила на диван дорожную сумку, а на стол – бумажные пакеты из круглосуточной китайской забегаловки, что последние полвека загибается у дороги в паре десятке километров от бункера. По-хозяйски вытряхнула из обветшалого кухонного шкафа пистолет, о котором когда-то давно опьяневший хакер рассказал по секрету, подхватила мусорный мешок, вылезла наружу и скрылась во внутреннем дворе заброшенного по всем документам Минобороны убежища.

Почесав затылок, Молот двинулся следом, о чем вскоре пожалел: на улице было холодно от ветра, громко от выстрелов, и страшно – потому что в каждом спуске курка сквозила такая глубокая боль, что нежное юношеское сердце сводило, вязало узлом и сжимало в тисках. Пару раз он всерьез испугался, что гладкий ствол направится не на старые банки, а в сторону ровно зашитого виска.

– О, нет, – словно услышав беспокойные мысли, горько усмехнулась Стоун. – Я не собираюсь добавлять к твоим проблемам еще и труп. Все в порядке.

Доказывая сказанное не ему, но больше себе, чмокнула в заросшую щеку, взяла под руку и потащила обратно: в тепло, к кисло-сладкой лапше, горьковатому темному пиву и, как робко надеялся хакер, объяснениям.

Нет, это был не первый раз, когда она появлялась на пороге его странного дома в расстроенных чувствах: порой приезжала красной и злой, рассказывая о несносных коллегах или соседях; иногда задумчиво плюхалась на скрипучий диван и делилась переживаниями о лучшей подруге, вляпавшейся в очередную передрягу; бывало, что приезжала проверить какого-нибудь идиота, к которому обращался старик Боуз, страдавший от сердечной слабости. Но такой – растерянной, разбитой и пустой не видел ни разу. Та, что сейчас машинально распаковывала еду на его кухне, была кем угодно, только не Элизабет Стоун: оболочка, жалкая пародия, кривой эрзац. Молот уже давно сидел в тепле, но никак не мог согреться – каждое ее методичное движение, каждый спокойный вздох отдавали могильным холодом. Она радовала, временами раздражала, порой, что уж тут скрывать, пробуждала нешуточное желание, но ни разу не пугала. До этого дня.

– Что-то случилось, Эл? – наконец прочистив горло, он предпринял первую робкую попытку начать разговор. Какой угодно, пускай, и тяжелый. Он выдержит. Сможет. Друзья ведь для того и нужны, да? – Не обещаю, что пойму, но выслушать точно смогу.

– Можно я останусь у тебя на пару дней? – Элизабет утратила даже свой голос. Неприятный шорох резанул уши, за последние месяцы привыкшие к мелодичной речи.

– Не вопрос, – кивнул он, понимая, что объяснений не будет. Шестое чувство подсказывало, что на этом разговор окончен. Потому что ей был нужен не разговор. Ей было нужно убежище. – Оставайся столько, сколько потребуется. Я всегда рад твоей компании. Даже такой. – Не выдержав, брякнул лишнее, и уже по привычке приготовился к едкому ответу.

Но Стоун, подобно камню, не отреагировала никак: молча разложила еду, молча открыла пару бутылок, молча накрыла на стол, молча села. Она спокойно ела, спокойно пила, спокойно вытирала перепачканный соусом рот, спокойно передавала палочки и салфетки. И ловя холодный безжизненный взгляд не внутрь, а сквозь, Молот терял аппетит, отчетливо понимая – в ней точно что-то умерло. И если бы помешанный на нулях и единицах скептичный хакер верил в загробный мир, то наверняка решил, что сегодня у него ужинает призрак Элизабет.

Спустя пару часов в тишине, ворочаясь у стенки, не выдержал: придвинулся ближе и сделал единственное, что мог: обнял настолько крепко, насколько позволяли натренированные клавиатурами и мышками руки. И впервые она не рассмеялась, шутливо колотя его подушкой, а прижалась настолько близко, насколько позволяли законы физики.

– Меня зовут Шон, – прошептал он в копну русых волос. – Шон Бертон.

Элизабет ничего не ответила, лишь прижалась еще сильнее. И когда он с облегчением подумал, что она, наконец, смогла уснуть, шеи коснулись мягкие губы. Вздрогнув, немного отстранился и тут же наткнулся на внимательные зеленые глаза. Не произнеся ни слова, она сократила расстояние и вновь поцеловала. И еще: в щеку, острую ключицу. И снова. И снова. В голове у него – пустота, прямо как та, что живет в ее холодных глазах, и пожарный колокол, что призывает тут же бежать как можно дальше. Но на его лице – быстрые горячие поцелуи, под футболкой – нежные руки, под ребрами – пламя.

И нет на нем уже лица – одни глаза: чтобы смотреть, не отрываясь, потому что в темноте Элизабет прекрасна; да губы – потому на вкус Элизабет еще более прекрасна. И футболки на нем уже нет: обнаженной струной вытягивается под требовательными пальцами, прощается с миром и забывает свое имя: не нужно ему ни настоящее, ни выдуманное. А нужно резко сбросить ее с себя, уложить на лопатки и взять так, как мечтал долгие месяцы, с того самого дня, когда наглая журналистка безбожно смеялась, отказываясь признавать в тощем недоразумении кибер-гения. С той самой ночи, когда впервые не смог уснуть, разглядывая ее фотографии сразу на четырех мониторах. С того самого вечера, как она впервые переступила