Американка - Хэдди Гудрич

холодную гладкую гальку, я впереди, Раффаэле сзади. Он обнял меня коленями, сжал в объятиях, прикрывая от горы, но не от ветра с залива, дующего тихо и постоянно. Я хотела, чтобы он сжал меня еще сильнее, заполнив все пустоты между нашими телами. Но сегодня вечером это было невозможно. Мы долго слушали мерное дыхание моря, которое постепенно темнело, смотрели на неровную линию белой пены. Вода запускала свои щупальца сквозь гальку, как пальцы в горы драгоценностей, каждый раз раскидывая их, а потом складывая заново.

— Ты скучаешь по отцу? — спросила я.

— Тяжело расти без отца. Очень хреново. — Раффаэле взял в руки камень и взвесил его на ладони. — Плюс только в том, что раз я сирота, то не должен служить в армии. — Я почувствовала, как тело Раффаэле напряглось. И правда, через секунду он вскочил на ноги, отряхивая брюки.

Странное совпадение: когда Раффаэле проводил меня домой, я увидела, что Анита сидит за кухонным столом, сжимая в руке официальное письмо, адресованное Риккардо.

— Его призвали в армию, — сказала она, глядя на меня широко распахнутыми глазами. — Через два месяца Рикки должен уехать в Комо.

* * *

Раффаэле сердился, и виновата в этом была я. Что на меня нашло, почему я решила, что привести его сюда — хорошая идея? Я же могла догадаться, чем все закончится.

— Говнюки, — бормотал Раффаэле сквозь зубы, выруливая мотоцикл, пробираясь между машинами, как будто те были виноваты в том, что мы попали в пробку. Словно машины специально так встали, чтобы не дать Раффаэле проехать. Красный свет фонарей падал на его лицо, и я чувствовала, как его тело напрягается от усилий, с которыми он лавировал между машинами. — Вот гадство! — Раффаэле свернул в переулок, нажал на газ, и меня отбросило назад. Я вцепилась в его спину сильнее, чтобы не упасть на сапьетрини[25], не потеряться в разгар нашего побега. Я даже не знала, куда он меня вез. Может, просто домой, чтобы списать меня со счетов как плохую идею.

Я сама не хотела идти на день рождения моей одноклассницы, некой Стефании, но убедила Раффаэле сопровождать меня. Я даже сказала ему: «Будет весело». И правда, постучав в бронированную дверь, я предвкушала, как появлюсь на празднике не со школьником, а с настоящим, одетым с иголочки мужчиной. Через дверь слышалась музыка, которая заставила Раффаэле поморщиться, а также смех, кажется, Марии Джулии. Уже в этот момент я должна была все понять. Следовало взять Раффаэле за руку и сказать: «Пойдем отсюда». Но было слишком поздно. Послышался цокот каблуков, щелканье замка, раздался голос хозяйки дома с уложенными волосами и золотыми сережками:

— Прошу, заходите.

— Спасибо, синьора.

Как только мы вошли в квартиру, женщина остановила взгляд на Раффаэле, и улыбка сползла с ее лица, будто она сняла маску.

— Этот юноша с тобой? — громко спросила меня хозяйка дома обеспокоенным, но твердым голосом, от которого задрожал лестничный пролет. Взволнованный тон, вероятно, привлек внимание ее мужа, который появился в дверях и сразу пошел в атаку.

— Что ты тут делаешь? Убирайся! — крикнул он на безупречном итальянском. — Это не твой дом, понятно? Понятно?

Я успела лишь удивиться, откуда отец благополучного семейства и его жена домохозяйка знали одного из парней Виллы, но сама сцена была настолько безобразна, что я тут же забыла об этом. Мужчина кричал, не обращая внимания на школьников, веселящихся где-то за его спиной. Его лицо покраснело и подергивалось, вены на шее вздулись и налились кровью. Я никогда не видела взрослого человека, настолько охваченного гневом, настолько готового забыть о приличиях и достоинстве, движимого лишь животным инстинктом защитить свою семью. Испепеляющим взглядом он следил за Раффаэле, который молча отступил и уже спускался по лестнице.

Хозяйка дома посмотрела на меня со смесью сочувствия и неприязни, как будто я была жертвой.

— Дорогая, мне очень жаль, но…

— Не волнуйтесь, я все понимаю, — сказала я, сунула женщине подарок для дочери и побежала за Раффаэле, который печатал шаг размеренно и яростно, словно бил барабан военного оркестра.

Сейчас мне надо было попросить у него прощения. Но разговаривать было невозможно из-за гудков машин, болтовни людей, фырканья нашего мотоцикла, который прорывался между автомобилями, рыча и плюясь. Раффаэле резко повернул в свободный переулок, где можно разогнаться и поджечь колесами асфальт. Он не мог разобраться с этими благополучными, уважаемыми родителями моей одноклассницы, по крайней мере не сегодня, не в их доме. И вымещал злость на дороге, тротуарах, даже на двигателе своего любимого мотоцикла.

Его гнев утих лишь на мгновение, когда мы завернули за угол.

— Эта улица мне не нравится, — заявил Раффаэле, разворачиваясь. — Мы должны уехать.

— Почему? Здесь что-то случилось?

— Ничего, — огрызнулся он, давая по газам, — это мое дело.

Он не хотел говорить об этом даже в доме сестры, толкнул меня на кровать, стянул с меня штаны, долго целовал в шею, покусывая. Его страсть меня удивила, а мой страх — возбудил. Да, я хотела, чтобы он взял меня вот так, стремительно, не успев стянуть с меня свитер и оставив в одном носке. Я хотела, чтобы он выместил ярость на мне, как на боксерской груше, задушил, как в подушке, свое унижение. В конце он издал прерывистый хрип и, тяжело дыша, посмотрел мне в глаза пустым отсутствующим взглядом. Он снял презерватив, не вставая с кровати.

— Знаешь, что я делал вчера вечером? — спросил Раффаэле с усмешкой. — Я познакомился с девушкой, привел ее сюда, и мы трахались всю ночь.

— Я тебе не верю.

— Ах, не веришь? Она была такой красоткой: волосы длиннющие и титьки огромные, как шары. И страстной, жуть.

Я была уверена, что это ложь. Это безличные слова, порнофантазия, и все-таки стало больно, словно меня ударили в живот.

— Если я приведу другую, чтобы заняться сексом, что ты скажешь?

— Так это правда или нет?

— А ты сама как думаешь?

Я не понимала, какую игру он вел. Может, хотел меня унизить, чтобы я дорого заплатила за свою ошибку.

— Мне кажется, ты никого не приводил сюда. Но, может, тебе хотелось бы.

— Конечно, мне бы хотелось. Я же мужчина, я не собираюсь потратить всю свою жизнь на одну женщину.

— Хватит, ты просто хочешь сделать мне больно.

— Честно говоря, я хочу только спать. Я устал после вчерашней дикой ночи.

Раффаэле отвернулся, демонстрируя мне слегка помятые полоски своей рубашки. Какое равнодушие. И жестокость. Теперь я хотела домой. В полутьме я чувствовала, что на глаза навернулись слезы, горячие, словно из источника.