Соловейка. Как ты стала (не) моей - Полина Рош

Как может быть дева без женских волос? Зачем они задумали так мучить её? А девушка меж тем совсем не слушала её стенаний. Снова и снова обмазывала лобок, лоно, бедра густой мазью, а потом мучительно вырывала волосы. Соловейке казалось – саму её суть жестоко вырывали с корнем, воровали и уничтожали, чтобы ничего-ничего о ней больше не напоминало. Чтобы не на что было надеяться. Иноземец крепко держал бедро Соловейки, и кольца впивались в её кожу.

Только когда не осталось ни одного лишнего волоска, жестокая прислужница остановилась. Подхватила свою чашку и ушла. Обессиленная от огня, охватившего её, пораженная Соловейка не заметила, что ушла та одна. Сердце так безумно грохотало в ушах, что заглушало тихую песню.

Иноземец склонился над ней низко-низко, только тогда она его заметила, но вскрикнуть не смогла. Получилось только хрипло втянуть в себя воздух, уставившись в чёрные, как самая глухая ночь, глаза. Он смазал руки маслом и осторожно опустил на её живот. Они были тёплые и мягкие, но Соловейка всё равно задрожала.

– Что тебе нужно?.. – тихо спросила она, он тут же накрыл её губы ладонью, сверкнув тёмными глазами.

– Не нарушай мою молитву, – сказал иноземец глубоким голосом. – Теперь ты прекрасна, как моя огненная Иштар… Я спою песню любви твоему естеству, и ты передашь её моей любимой, моей Богине, когда она встретит тебя.

Стало тяжело дышать. Руки иноземца будто прижигали её. Она качнулась из стороны в сторону, чтобы он отцепился и ушел. Оставил её одну! Но тот вдруг подобрал юбки своего покрывала, забрался на лежанку и устроился меж разведённых ног Соловейки. Она лежала перед ним вся обнаженная и распахнутая, как когда-то – кажется, это было так давно! – лежала перед горячим князем Остромыслом. Но тогда она не боялась, она ждала, когда он коснётся её. Она закрывала глаза, и его ласка становилась еще острее...

А сейчас Соловейка боялась закрыть глаза. Её трясло от одной только мысли, что он мог касаться её так же… а она закрыла бы глаза и прикосновения их перепутала. Потому она смотрела на иноземца во все глаза, боясь дышать. А он скользнул по ней взглядом, укрыл обнаженную грудь волосами, заставив Соловейку содрогнуться. Может, он оставит её, не будет трогать? Но мужские руки скользнули вниз и вдруг резко согнули её ноги в коленях. Иноземец с песней-молитвой коснулся лбом её живота, тронул губами лобок. Соловейка сильно испугалась. Она дёрнулась и тогда он крепко обхватил руками её бёдра, а губами прижался к лону. Языком обжог её изнутри и надавил на одну точку так, что Соловейка не сдержала крик. Выгнулась, пытаясь свести ноги и защититься, но он мотнул головой, вонзаясь в неё губами. От бесстыдных поцелуев по телу поднималась горячая волна, Соловейка вся задрожала, вцепившись пальцами в терзавшие её верёвки. Она захотела спрятаться, сбежать от невыносимых, диких поцелуев, но иноземец крепко удерживал её бедра снаружи, а потом обхватил губами её самый чувственный бугорок.

Мужчина был мягким и мог бы показаться ласковым, если б Соловейка его так не боялась. Если бы его прикосновения не казались ей такими безумными, бесстыжими, наглыми. Он не засовывал в неё грубые пальцы, царапая изнутри, не бил, только возбуждённо целовал. Было трудно представить, что можно так там целовать. Тело замерло на месте, превратившись в напряженную струну. Она не могла пошевелиться, а пальцы ног и рук и вовсе онемели. Хотелось закричать, но с губ срывались только судорожные стоны, а потом и всхлипы. Она ничего не могла с собой поделать, и с ним, который так ужасно, сладострастно, дико трогал её.

По горячим щекам потекли слёзы бессилия. Она самой себе не верила, почему это всё с ней происходит? Почему так гадко от того, что не получается его отпихнуть, только в спине прогибаться, будто напарываясь на его язык. Но она не хотела! Ни одним уголком души, ни одной мыслью, ни одним чувством она не хотела быть с ним, даже таким горячим и ласковым. Она хотела сжаться и превратиться в бесчувственный камень, но внутри всё было горячо, влажно и напряженно.

А потом это напряжение взорвалось, ударило по глазам, как порвавшаяся тетива. Соловейка закричала, до боли натянув верёвки на руках. Колени задрожали. Зажмурившись, она почувствовала, как иноземец наконец оторвался. Провёл губами по лобку, отстранился, пропуская между ними спасительный, отдаляющий и отрезвляющий холод. Иноземец снова заголосил свою молитву, но до Соловейки она доносилась через дикий гул и собственные всхлипы.

Она не могла осознать, что произошло, ничего, кроме безумного страха не чувствуя. Тело горело от безумных поцелуев иноземца точно так же, как от поцелуев князя. Но разве так бывает, когда это не он? Когда страшно и от каждого касания хочется закрыться? Иноземец снова тронул её за ногу, но теперь в движении этом не было ни одной искры. Он легко освободил и ноги и руки от верёвок и прежде, чем уйти, пропустил в комнату Малку.

Соловейка свернулась на постели, поджав под себя ноги и засунув комком между ног покрывало. Оно моментально прилипло к влажным бёдрам, не вытирая, не впитывая, не скрывая следы её предательства.

– Сестрица, – легко-легко тронула за плечо Малка, – сестрица, почему ты плачешь? Он тебя обидел? Этот с черными глазами тебя обидел?

Соловейка еще сильнее сжалась, вертя головой по подушке. Она закрыла лицо руками и расплакалась, повторяя единственное, что чувствовала:

– Я не знаю!.. не знаю!

31

Казалось, в этой запертой комнате без окна она можно сойти с ума. Сколько часов или дней прошло? Невозможно было сказать. Единственным мерилом времени была Малка, которая иногда уходила, а потом возвращалась с едой и водой, чтобы умыться. Пораженная всем, что с ней произошло, Соловейка молчала, не могла ничего сказать даже когда девочка расплакалась.

– Сестрица, хоть словцо оброни, пожалуйста. Ты же не ополоумела? –– рыдала Малка в тряпицу, которой должна была её обтереть.

Соловейка с трудом её слышала. Она пыталась понять, что с ней здесь, на этой лежанке произошло. Хотелось сжать саму себя в комок, но гладкая кожа была чужой и лживой, будто водная гладь. Раз за разом сминая покрывало между ног, Соловейка касалась пальцами слишком гладкой кожи лобка и вздрагивала. Это чужое ощущение пугало и