Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Я не могла опомниться в течение десяти минут, но сумела, однако, сдержать себя и подошла к нему, как будто случайно оказалась тут.

– Так рано! – сказал он мне.

– Да; кажется, и у меня болит грудь.

Я взяла его руку и приложила к своему сердцу.

– Ты в самом деле больна, – сказал он, испугавшись учащенного биения этой удивительной части нашего организма.

Вечером, при первых звуках штраусовского вальса, прекрасная голландка поставила фридрихсдор на двойной нуль.

Я была там, играла, выигрывала. Фантазио предполагал, что я ничего не вижу, а между тем ни один жест не ускользнул от моего внимания. Никогда взоры влюбленных не телеграфировали лучше.

Через несколько минут он и она поднимались по лестнице в гостинице.

Ему дали свечу, но голландка загасила ее, боясь встретить кого-нибудь из знакомых.

Наконец они на втором этаже; входят в комнату. Настоящий рай быть с ним! Быть с ней! Сколько нежных слов скажут они друг другу при лунном свете, при блеске звезд!

Он уже думает опять распустить ей волосы, осыпать их поцелуями, насладиться их созерцанием.

Она уже думает, что теперь не станет торопиться подбирать и связывать свои волосы. Прильнет к нему, забудется в сладком упоении, за которое платят страданиями целой жизни. Она видит под ногами бездну и готова с увлечением броситься в нее.

Он отворяет дверь. Она входит первая.

Ночь темна; он запер дверь и не спешит зажечь свечу.

Отчего же вдруг осветилась комната?

Оттого, что я была там и хотела видеть. Со мною пришел также франкфуртский банкир.

Раздался крик, последовал обморок.

Я подала свой флакон; это было моим единственным мщением.

Не правда ли, я обладаю сценическим дарованием?

На другой день – страшный скандал в Эмсе. Но это не помешало влюбленным украсть на третий день час любви у франкфуртского жениха и даже у меня!

Глава 16. Любовь

По возвращении в Париж мной овладело сумасшествие, самый опасный его род: безумная любовь. Я любила Фантазио, который любил всех женщин. И как глубока была моя любовь к нему!

Куртизанками становятся только случайно.

В древности это было своего рода звание; изучали искусство, получали степени в школе философов. Конечно, чаще женщина учила самих философов. Но в новейшую эпоху она пользуется лишь правом кратковременного пристанища.

Ее можно сравнить с путешественницей, которая по причине сломавшегося экипажа принуждена остановиться в гостинице и волей-неволей развлекается суматохой, толкотней, шумом, порывами веселья, песнями пьяных, дурачествами хмельной компании. Но как бы ни была привлекательна эта жизнь, полная приключений и неожиданностей, путешественница несказанно радуется, когда починят ее экипаж и она выберется на торную дорогу, окаймленную с обеих сторон деревьями, где солнечный луч оживит ее душу.

Я не знаю ни одной знаменитой куртизанки, которая не сожалела бы о своем шерстяном платье и не жаждала сделаться дамой-патронессой, с тем, однако, условием, что сохранит в сердце самую дорогую свою любовь.

Мне пришлось прочесть старинную сказку о женщине, которая приготовилась бросить в огонь все свои воспоминания. Во сне явился ей дух и сказал: «Брось в огонь свое сердце; когда он угаснет, ты забудешь все».

Я также хотела бы бросить в огонь свое сердце, чтобы все забыть, исключая, однако, одно воспоминание, которое желаю сохранить до самой смерти: воспоминание о Фантазио, ибо его любовь дала моему сердцу новую жизнь.

Напрасно смеются над прекрасным стихом Виктора Гюго «Son amour m’a refaît une virginité» [48], никогда не сделают его смешным, потому что в нем есть глубокое человеческое чувство. Все куртизанки, живущие сердцем и умом, подтверждают истину этого стиха, излившегося из любви, как изливается чистый источник из горы. Всякий раз, когда истинное чувство овладевает подобной мне женщиной, последняя становится совершенно иной: она с ужасом отвергает все позорившее ее, даже самое воспоминание. К несчастью, это возрождение, благодаря которому она становится выше самой себя, только обманывает ее. Окружающие люди по-прежнему видят в ней лишь погибшее создание, кокотку. И именно это приводит ее в отчаяние. Она готова отдать все на свете, лишь бы возвратить несколько прекрасных дней минувшего и, преисполнясь любви, надеть прежнюю одежду невинности.

К счастью, я любила человека без предрассудков. Действительно, для Фантазио была дороже красота, чем добродетель. Он имел сходство с любителями искусств, которые не заботятся о том, находилось ли уже произведение в руках двадцати других владельцев. Поэтому я не страдала от мысли, что слишком недостойна любви. Но в то же время я поняла, что вытерпела бы тысячи мучений, если бы мне пришлось иметь дело с человеком, который ревнует к прошедшему. Иные женщины обладают способностью смотреть сквозь пальцы на свои преступления. У меня же нет этой чудесной беззаботности: настоящее не изглаживает прошедшего.

Итак, за исключением нескольких огорчений, я была счастлива своей любовью к Фантазио. Мы вместе провели в Париже очаровательную зиму. Я была ревнива. Если он не ухаживал за женщинами, то женщины завлекали его. Это был бесконечный ряд обманов, который несколько утешал меня в моих прежних плутнях. Но Фантазио обезоруживал меня улыбкой или одним словом. По сжатости его письма были верхом совершенства. Поэтому я получила с тех пор отвращение к сентиментальностям во вкусе Вертера.

Я не из числа охотниц до пошлой любви даже в то время, когда плачу.

Глава 17. Гнев князя

Среди веселья меня всегда охватывает грустное предчувствие; я предвижу смерть в жизни. Мой смех всегда оканчивался горькой улыбкой. Некоторые находят все прекрасным, я нахожу все дурным. Но меня приводит в отчаяние преимущественно то, что на каждом шагу я провижу смерть: ею наполнены все мои мысли, ее страшится моя душа. Много любовных связей похоронила я, и все они приподнимают саваны, когда я мысленно переношусь к прошлому! Но любила ли я этих поклонников? Говорят, что предметом первой любви бывает человек, предметом остальных – самое чувство; другими словами, с первым поклонником поют песню, с прочими – один только припев. Действительно, второй поклонник – знакомая песня, а третий – она же, но наигрываемая шарманкой. Грустнее всего то, что первую любовь нельзя сделать вечной, даже в супружестве. Странствования по области страсти то же самое, что увеселительная поездка, которая доставляет нам удовольствие потому только, что имеет конец; на каждом шагу приходим в восхищение, но представьте себе, как было бы нам приятно, если бы нас осудили вечно приходить в восхищение! Любовь – дивная вещь,