Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Именно таким образом я и поступила. Воображают, что новый поклонник будет выше своего предшественника, но вскоре замечают, что все мужчины одинаковы: пропитаны в равной степени эгоизмом и тщеславием; их любовь заключается в самолюбии. Правда, некоторые слепо предаются страсти, но почти всегда принадлежат к числу тех поклонников, которыми не дорожит женщина. Отдавая свое сердце, я всегда попадала впросак, потому что мне не платили взаимностью; к счастью, я обладала искусством маскировать свою любовь. Мужчина жесток, когда не подл: он с восторгом упивается нашими слезами, и потому-то женщина становится, в свою очередь, жестокой. Некто Клеопатра, которую мы все знали, когда были очень молоды, говаривала, показывая свое чудесное ожерелье из жемчуга: «Все это ничтожно; истинное мое жемчужное ожерелье – слезы поклонников, оросившие мой путь».

Да и каков был ее путь! Итальянская маркиза, французская куртизанка, иностранная княгиня, потому что вышла за князя ***.

Заговорив о титулованных лицах, не могу умолчать здесь о своем приключении с одним иностранным князем.

Возвращаясь однажды из леса, я ехала по проспекту Елисейских полей на паре дурно объезженных коней, которыми правила сама и которые угрожали разбить меня. Один из прогуливавшихся, князь ***, бросается к лошадям, спасает меня от катастрофы и берется за вожжи.

– Я больше не расстанусь с тобой, – сказал он мне, – иначе ты наделаешь глупостей.

– С тобой я наделаю их больше, потому что мы такая же плохая пара, как эти лошади.

Он был упрям, не отказался от своего намерения и увез к себе на Королевскую улицу. Под страхом смерти, с пистолетом в руке, он приказал мне быть его законной женой в течение года с днем.

Вот статьи контракта:

1. Г-жа *** ни разу больше не посетит своего прежнего жилища, так как может встретить там кого-нибудь из своих друзей, спрятавшегося в шкафу.

2. Г-жа *** ни разу не допустит к себе свою прежнюю горничную, так как последняя может дать ей дурной совет.

3. Г-жа *** не напишет ни одного письма, кроме записки, извещающей о ее отречении от мира.

4. Г-жа *** не будет ездить ни к Ворту, ни к Лаферьер, которые приедут ко мне на дом снять с нее мерку.

5. Г-жа *** откажется от всех знакомых в лесу, не удостоит никого ни взглядом, ни улыбкой.

6. Г-жа *** не станет перемигиваться в театре ни с Фором и ни с кем из тех, о которых можно сказать: «Видна птица по полету».

7. Г-жа *** не будет ездить ни к матери, ни к сестре, ни к знакомым, даже под предлогом спасти их жизнь.

8. Ввиду предстоящего супружества будущий супруг записывает за будущей супругой приданое в сто тысяч франков, каковая сумма будет вручена упомянутой супруге тотчас по заключении брака.

Я подписала и утвердила все эти статьи не по причине обещанных ста тысяч франков, чему верила только наполовину, но потому, что для князя стоило сделать дурачество; он был груб, но страстен; безрассуден, но честен; сыпля деньги и буяня, он приобрел первенствующее место среди самых щедрых и буйных людей.

Мне было приятно идти с ним по жизни рука об руку.

Думают, будто легкие женщины накидываются на деньги, как голодный на пищу. Это неправда, и надобно отдать им справедливость в том, что они, считая поклонника недостойным своей любви, презрительно проходят и мимо денег, и мимо поклонника. Странное общество! Оно не возмущается, когда мужчина отдает себя за приданое жены, хотя бы последняя была отвратительна, и вопиет против женщины, пользующейся щедротами своего обожателя. Что касается меня, то я позволяла только любимому человеку дарить мне деньги.

И вот я в качестве quasi-княгини водворилась на Королевской улице, в одном из тех домов, в которых вы встречаете огромные комнаты во вкусе Людовика XVI, расписные потолки, украшения над дверьми, строгие и прелестные орнаменты. Стены были покрыты старинными шелковыми тканями или гобеленовскими коврами. Я приходила в восхищение, променяв свое гнездышко на эти мнимо величественные покои. Казалось, выросла на два фута. И князь заметил во мне быструю перемену. Моя осанка сделалась гораздо благороднее и строже. Правда, во мне уцелело поползновение к нелепостям, но я оставила за порогом свое упрямство и те выходки, которые придавали моему характеру нечто фантастическое.

Я уже начала верить в возможность блаженных для меня дней, когда однажды утром князь застал меня за письмом одному из моих поклонников, который, считая себя забытым, подкупил мою горничную.

Князь был ужасен в припадках ревности; он вырвал из моих рук перо и бросил его мне в лицо. Перо, как будто стрела, вонзилось в мою щеку. Я обуздала свое бешенство, притворилась спокойной и продолжала писать. Гнев князя дошел до последних пределов. Он схватил меня за обе руки и стал вертеть, как куклу.

– А музыка? – спросила я его с величайшим хладнокровием.

– Знай, – отвечал он мне, – что женщина должна принадлежать мне телом и душой, иначе я прогоню ее.

– Я приехала сюда не затем, чтобы меня прогнали; я хозяйка здесь. Ступайте вон!

Лев смирился. Через пять минут мы рука об руку ходили по залам, строя воздушные замки на будущее, как будто нам предстояло прожить вместе целый век.

Я почти привыкла к этим ужасным взрывам ревности человека, не умевшего сдерживать себя.

Разумеется, чем ревнивее был князь, тем больше раздувала я его ревность.

Всякий день я садилась к окну в то время, когда публика едет в лес. Сидя на балконе с презрительным видом, я тем не менее делала глазки и посылала улыбки. Князь грозил мне даже хлыстом, когда я бывала в лесу. Хотя мне было воспрещено приближаться к озеру, однако я часто являлась там. Встретив меня, князь делал строгий выговор; если я отвечала, он замахивался на меня и даже готов был дать пинка, как собаке. Такое обращение возмущало меня, но я продолжала терпеть свое позлащенное рабство. Отчего же я была так высокомерна и так покорна? Оттого, что я любила его немного.

Но строгий надзор не воспрепятствовал мне завязать сношения с внешним миром. Есть тысячи способов обмануть ревнивца, даже такого, который держит вас под замком. Прочтите легенду о прекрасной венецианке, которую муж опутал сеткой с головы до ног. Моя измена не простиралась так далеко; я была скорее романтична, чем испорчена, и только начинала романы, никогда их не оканчивая.

Одному я писала, что сижу в укрепленном замке, зная очень хорошо, что он не