Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Другому писала с просьбой прислать мне цветы, чтобы подышать благоуханием свободы. Тому я жала ладонь, выходя из оперы под ручку с князем. Ужиная в Английской кофейной, ошибалась комнатой под предлогом поправить прическу. И тысячи других обманов женщины, протестующей против тирании.

Такая жизнь продолжалась три месяца. Я рассчитывала на трехгодичный контракт, но в ту самую минуту, когда, по моему мнению, лев был укрощен, он набуянил до того, что явился полицейский комиссар. Конечно, я не позвала бы его, предпочтя скорее быть убитой, но прислуга, опасаясь трагического конца, вовремя предупредила стража с трехцветным шарфом. В тот день милостивейший князь дал мне пинка в живот.

Я проболела три месяца, и все считали меня умершей, так что мой первый выезд в театр привел всех в изумление. Князь сидел в оркестре; мы ни разу не виделись со времени вынужденного развода и, как благовоспитанные люди, обменялись самой любезной улыбкой. На другой день князь прислал мне великолепную жемчужину, осыпанную бриллиантами, и при ней записку: «Кольцо разлуки».

С тех пор он, как вы знаете, женился два или три раза.

Говорят, его жены умирают с горя, потому что слишком его любят. Я начинаю верить тому, что любят только тиранов.

Глава 18. Комедия

Я жаждала известности и сожалела, что у меня недостало мужества сделаться музыкальным чудом; читая роман Жорж Санд, принималась пачкать бумагу; побывав в Лувре, чувствовала страстное желание сделаться такой художницей, как Рафаэль и Тициан.

Увы! Мне было не суждено прославиться ни живописью, ни романом, ни музыкой.

Я могла приобрести известность только вальсом.

К счастью, моя слава продолжалась лишь один день.

Я помышляла также о сцене. Гоштейн пригласил меня для волшебных пьес; Монтобри дал дебют в характерном танце. В парижском Буффе я играла богиню; в Gaîté мне предложили роль фаворитки из предместья Сен-Марсо. Я соглашалась и не соглашалась; моя гордость жаждала большего. Я хотела играть Селимену – никак не меньше.

Без сомнения, я буду играть только роль кающейся грешницы.

Я хочу сказать: безрассудной! Часто помышляю о раскаянии, но не имею к тому сил. Притом же я не без гордости хотела пройти до конца путь куртизанки. Я сбросила маску и ничего не боялась, кроме своей совести, но и ту сумела усыпить. Вскоре заговорили обо мне в семействах и в мире туристов. Я проносилась над состояниями, как проносится гроза над жатвой. Конечно, цель моя состояла не в накоплении богатства, а в пользовании неслыханной роскошью. Немного спустя я сделалась кошмаром для П. в ее баснословном салоне, для С. в ее роскошной спальне, для М. в ее великолепной конюшне. Я, подобно Розалии Л., имела редкую мебель; вела большую игру, чем Субиз, хотела быть прекраснее Деверии и остроумнее Каролины Летесье; поэтому за моим столом собирались по первому знаку князья и знаменитости.

Вскоре слава обо мне распространилась за пределы Франции, так что всякий иностранец, прибыв в Париж, хотел быть мне представленным. Клезингер и Карпо выставили мой бюст. Каролус Дюран списал с меня портрет для выставки; странная история! По ошибке подписали имя герцогини под этим портретом, и я сама не узнала себя. Следовательно, моя жизнь была рядом побед и торжеств.

Период моего величия продолжался три года. Кажется, настает теперь период падения, не потому, что моя красота утратила блеск, но потому, что я по природной лени не могу продолжать войну и резню.

Я болтала с вами вчера, болтала сегодня. А завтра? Я уже сказала вам, что не люблю докучных вопросов.

Завтра, быть может, я постучусь в убежище Святой Анны.

И, придя туда, никогда больше не взгляну на свет.

Там буду оплакивать свои грехи и постараюсь забыть, что слишком много вальсировала.

Там буду просить прощения в том, что имела глупость нацарапать эти записки и открыть свое сердце.

Простится ли мне?

Глава 19. Последние страницы

Здесь оканчиваются признания Каролины де Фурко, мелко написанные вороньим пером.

На прибавочных листах Каролина продолжала свои записки; эти последние страницы написаны нетвердой рукой.

До сих пор ее рукой управляли ум и сердце. Каролина, как говорится, заслушивалась сама своими речами. Но на последних страницах нет ни одной хорошей фразы, ни одного меткого слова. Судите сами.

«Четверг.

Я прожилась до последней нитки; придется на днях продать картины или драгоценные вещи, а между тем я должна была выслушать предложение патентованной куртизанки, которая устраивает браки с левой стороны: она сулила мне пять тысяч франков за позволение ввести в мой дом графа Марциала Бриансона. Кажется, он видел меня в лесу. „Пять тысяч франков, – сказала я, – небольшая сумма, но слишком велика для меня“. – „Ну, если она слишком велика, то я оставлю себе тысячу франков“.

Я отказала; она стала упрашивать согласиться ради нее самой; „дело“ сладилось; он приедет ко мне пить чай.

Странно! Не знаю почему, но я предчувствую, что это знакомство будет для меня гибельно.

Пятница, утро.

Я не спала сегодня ночь. Отчего страшусь самой себя, тогда как до сих пор не боялась ничего? Приехал он.

Бедное сердце, что было с тобой!.. Я краснела и бледнела… Граф Бриансон и мой Гастон де Фуа – одна и та же личность. Прошло с тех пор восемь лет, и я едва его узнала.

Я готова была провалиться сквозь землю.

– Это вы, – сказала я ему, – как же мы с вами не виделись?

– Я воевал и путешествовал.

Мы заговорили о прошлом. Я стала опять такой же робкой, какой была в то время. Он рассчитывал найти во мне умную женщину, опытную, зараженную скептицизмом, и встретил пансионерку. Нам обоим было неловко, как людям, не нюхавшим пороха.

Я мучилась. Он любил девушку, а встретил теперь куртизанку. Будучи благородным человеком, он удовольствовался тем, что поцеловал мне руку.

Он принес букет, но букет был отравлен. Когда уехал Бриансон, я стала любоваться букетом и нашла в нем письмо. Подстрекаемая любопытством, распечатала его: в нем оказалось только пять билетов по тысяче франков каждый.

Билеты едва не полетели в огонь, но они не принадлежали мне.

Завтра он приедет обедать; я положу эти деньги на его тарелку.

Суббота, полночь.

Он обедал. Увидел свои пять тысяч франков. Взял их обратно и просил извинения. Я увела его из столовой. Бросилась в его объятия. Плакала. Он стал на колени предо мной.

Странное начало обеда. Конец восхитительный. Мы опять сели за стол, друг против друга, и казались настоящими влюбленными, которые насыщаются только поцелуями.