Беда - Никки Мэй

31. Ронке

Ронке натянула широкие джинсы (к счастью, она их не выкинула) и мешковатый свитер (достаточно длинный, чтобы скрыть животик). Им придется принять ее такой, какая есть, — несчастной, упивающейся жалостью к себе. Она пыталась отказаться: понимала, что будет только наводить на всех тоску, но Рафа очень настаивал.

— Ты не проведешь субботний вечер в одиночестве, — отрезал он. — У нас новая сковородка для паэльи, и мы не умеем ею пользоваться. Ты окажешь нам услугу…

И пока Рафа страсть как хотел стать ей спасательным кругом, Ронке страсть как хотела есть. Заедать проблемы и впрямь помогает. Когда тебе паршиво и гадко, хочется паршивой и гадкой еды. Ронке и раньше устраивала загулы, чтобы залечить трещину в душе. План такой: упиваешься воспоминаниями, слушаешь романтические песни, объедаешься мороженым и шоколадом. Но она никогда не делала все это одна. Рядом всегда были Бу и Сими.

Бу заставила бы ее выйти на свежий воздух, потащила бы на прогулку, набила холодильник салатами и сказала, что вообще-то бывший Ронке никогда ей не нравился.

Сими уж точно нашла бы плюсы («удачно все вышло, а то у твоих детей были бы его кривые ноги»), рассмешила бы ее, убедила, что она заслуживает лучшего. А еще заставила бы Ронке пойти на танцы, благодаря которым ей всегда становилось лучше.

Предательство Кайоде — это ужасно. Но получить удар в спину от двух лучших подруг — еще хуже.

Ронке увидела свое отражение и вздрогнула. «Ты — то, что ты ешь», — вот как бы сказала Бу. Ронке ела пиццу навынос (такую, от которой на коробке остается жирное пятно), жареный рис с яйцом из сомнительной закусочной (соленый, ненатуральный и мерзкий на вкус) и куриное бедрышко из какой-то забегаловки под названием «Ко-ко-ко» (неведомым образом курица оказалась сыроватой и пересушенной одновременно).

Ронке понимала, что ведет себя очень мелодраматично, но ничего не могла с собой поделать. Ей помогала работа — рутина действительно шла на пользу. Когда она натягивала перчатки, надевала маску и бинокуляры, то забывала о Кайоде. Но кроме работы, у нее ничего не было. Она приходила домой, падала на диван (прямо так, в медицинской форме, зачем вообще переодеваться?) и рыдала. Телевизор работал, но без звука. Она не смотрела на мелькающие на экране картинки, ей просто нужен был фон.

Это ведь Ронке изо всех сил пыталась сделать из Кайоде «того самого». И совершенно не замечала, что трудилась над отношениями в основном она. Это она ретушировала его недостатки, приукрашивала положительные качества, прощала, когда не следовало, и защищала перед друзьями. И у нее почти получилось — она убедила себя, что он идеален.

Ронке правильно сделала, что порвала с ним. Но все равно чувствовала себя опустошенной. Такого же замечательного мужчину, как ее папа, ей никогда не найти. Его просто не существует.

Ронке начала рыдать сразу же, как пришла к Рафе. А все из-за их доброты! Лука высматривал ее в окне, а Рафа открыл дверь еще до того, как она позвонила. Они беспокоились за нее. И считали, что Ронке стоит того, чтобы ее поддерживать. Это совершенно обезоруживало.

Слезы, как это иногда бывает, помогли. Рафа вскоре тоже заплакал. Лука передавал им платочки, да и сам вытирал глаза. Когда Ронке взяла себя в руки, ей стало легче.

— Хочу есть, — сказала она. — Хватит рыдать, давайте готовить.

Они разрешили ей хозяйничать на кухне. Конечно, так и планировалось, но от такой заботы у Ронке снова потекли слезы.

— Лук, — заявила Ронке. — Из-за лука слезы. Постоянно так.

Она поняла, что скучала по готовке. Вспомнила всю дрянь, которую слопала, и разочаровалась в себе. Если уж собираешься растолстеть за две недели, ешь хотя бы любимую еду! Эва аганьин[166], кокосовый рис[167], стейк и пирог с почками, сконы с джемом и топлеными сливками.

Ронке вытащила жареные колбаски чоризо из сковородки для паэльи. Закинула туда нарезанный лук и стала перемешивать его до тех пор, пока он весь не покрылся аппетитным оранжевым маслом.

— Кайоде вчера вечером объявился. Опять.

— Ты его впустила? — спросил Рафа.

— Нет. Ну не совсем. Впустила его, похоже, Лиза. А потом он стучал в мою дверь минут пять, я видела по камере. Он выглядел таким диким — аж вены на лбу вздулись. Мне пришлось открыть — не хотелось опять иметь дело с полицией.

— Бедный Кайоде! — сказал Рафа.

— Не смей! — Ронке засмеялась впервые за долгое время. Она добавила к луку три горсти риса бомба, перемешала, потом добавила еще немного. Всегда нужна еще одна горсть для кастрюли. — Тут-то я и поняла, что это конец.

— Почему? Что случилось?

— Ничего. Я не стала смотреться в зеркало. И не попыталась прихорошиться. Выглядела я хреново — на халате макаронины прилипли, лицо блестит, глаза красные, волосы ужасные. Но мне было как-то плевать.

— А он что?

— Все то же самое. Я люблю тебя, бла-бла-бла. Изобель все врет, она просто одержима мной, бла-бла-бла. Я не могу тебя отпустить, бла-бла-бла. — Ронке чистила креветки — отрывала им голову и срывала оболочку. Одну из них она дернула сильнее, чем нужно, и креветка разорвалась на две части. — Я сказала, что не люблю его. И он ушел.

— Мощно ты! — восхитился Лука.

— Бедный Кайоде, — повторил Рафа.

Ронке добавила в рис половник бульона, затем положила сверху креветки и порезанный красный перец. Оторвала фольгу, накрыла ею сковородку и убавила огонь.

— Десять минут. Я пока сделаю заправку для салата. Я не говорила, кстати, что Сими заходила?

— Извинялась? — спросил Рафа.

— Нет! Она кричала на меня! — Ронке все еще не могла в это поверить. — Обвиняла меня, будто я разрушила ее брак. Я ей сказала, что она сама все разрушила. А она говорит, я просто ревную к Изобель. Я так разозлилась! И выгнала ее.

— Вот стерва! — охнул Лука.

Ронке осталась у них на ночь. Рафа устроил ее в комнате для гостей и принес грелку. Приснился ей папа. Сказал, что ей не нужен мужчина и она справится сама.

У Рафы Ронке выключила телефон и так и не включила его. Вранья Кайоде с нее было довольно. Когда она вернулась домой, автоответчик яростно мигал.

Три сообщения от Кайоде: «Прошу, возьми трубку!» (Нет. Даже будь она дома — нет.) «Не