Хрустальная ложь - М. Эль

— С удовольствием рискну, — ответил он мягко, его глаза весело блеснули. — Особенно если ты потом простишь.

Виктор говорил это не с хищным прищуром, не как игрок, просчитывающий следующий ход, — а с лёгкой, почти домашней теплотой, которая в нём жила, когда он забывал о своей власти, о своих интригах, о своем мире.

И именно это в нём сбивало её с толку, лишало ее привычных ориентиров.

Валерия взяла вилку, отломила кусочек омлета, попробовала и замерла. Вкус был настолько знакомым, настолько родным, что на глаза навернулись слезы.

— Это… — она не договорила.

— Да, — перебил он, довольный собой, наблюдая за ее реакцией. — Итальянская фриттата. Я узнал, что твоя бабушка готовила её по утрам, когда вся семья ещё спала.

— Откуда ты вообще это знаешь? — подозрительно прищурилась она, вспоминая, как тщательно оберегала свою личную информацию.

— Разведка, — спокойно ответил он, наслаждаясь ее удивлением. — У нас в мафии она работает лучше, чем у Интерпола. Тебе ли не знать.

Она вздохнула, но не смогла скрыть улыбку, которая расцвела на ее лице, впервые за долгое время искренняя и легкая.

— Иногда ты пугающе внимателен.

— А ты пугающе красива, когда не пытаешься всё контролировать, — его слова были тихими, но прозвучали, как признание.

Молчание между ними стало тёплым, уютным. Она вдруг поймала себя на мысли, что не чувствует напряжения — впервые за долгое время просто живет моментом, наслаждаясь вкусом еды, ароматом кофе, теплом солнца и присутствием этого человека.

Он заметил, как она отвела взгляд, как привычная холодная маска снова встала между ними, будто щит, но на этот раз — не от страха, не от злости, а от растерянности, от непривычности.

Она не умела принимать ТАКУЮ мягкость, не знала, что с ней делать, как реагировать на ТАКУЮ нежность.

Забота была только от семьи. От родителей, от брата, от своих дедушек и бабушек, теть и дядь. Но от мужчины, с которым ты знакома полгода? Это было… непривычно.

Виктор молча поднялся, обошёл стол, остановился рядом.

Она чувствовала его присутствие, его тепло — как будто сам воздух стал плотнее, насытился чем-то важным.

Он взял её ладонь, лёгкими пальцами коснулся запястья, где едва пульсировала вена, и тихо, почти шепотом, произнёс:

— Ma reine du chaos.

Валерия нахмурилась, недоверчиво глядя на него из-под длинных ресниц, в которых запутался утренний свет.

— Опять по-французски? — В ее голосе была слышна привычная нотка раздражения, но уже без былой резкости.

— Угу, — коротко подтвердил он, чуть склонив голову.

— Переводи, — потребовала она, скрестив руки на груди, словно ожидая подвоха.

Мужчина улыбнулся, и эта улыбка была мягкой, но в глазах мелькнули искры чего-то, что она не могла определить.

— Моя королева хаоса.

Она уставилась на него, моргнув, словно пытаясь осознать услышанное.

— Ты… издеваешься? — В ее вопросе было не столько возмущения, сколько чистого, неподдельного удивления.

— Совсем нет, — Он чуть приподнял брови, его взгляд был совершенно серьезен. — Очень точное описание. Абсолютно.

— Ах да? — холодно бросила она, отнимая руку, которая, казалось, сама потянулась к нему. — Тогда я бы предпочла, чтобы твоя “королева” устроила тебе утро с чашкой кофе на голове, дабы подтвердить свой статус.

Он рассмеялся — не громко, но с тем самым, едва слышным хрипом, который она находила странно притягательным, от которого у неё обычно сбивалось дыхание, вызывая легкий трепет внутри.

— Возможно, заслужил, — сказал он, пытаясь сдержать улыбку. — Но я всё равно не откажусь от титула. Никогда.

Она отвернулась, делая вид, что ищет салфетку на столе, хотя на самом деле пыталась спрятать подступающую улыбку, которая так предательски хотела проявиться на ее губах.

— Ты неисправим, Энгель.

— А ты — неподражаема, — ответил он без раздумий, его слова были быстрыми и легкими, но звучали абсолютно искренне.

Он снова подошёл ближе — совсем близко, так, что она почувствовала знакомый аромат его парфюма, этот тёплый, пряный запах с нотами табака и бергамота, который обволакивал ее, словно невидимое облако.

Виктор наклонился, почти касаясь её уха, его голос стал чуть ниже:

— Скажи, тебе когда-нибудь говорили, что у тебя глаза цвета мёда, когда ты злишься?

— Нет. Обычно после этого люди уже не успевали говорить, — парировала она, поднимая взгляд и глядя прямо ему в глаза, стараясь сохранить прежнюю колкость, но в ее голосе уже не было былой жесткости.

— Верю, — шепнул он. — Но мне повезло. Я умею быстро говорить. И ещё быстрее бегать.

Валерия закатила глаза, но уголки губ предательски дрогнули, выдавая ее истинные эмоции.

— И быстро врать.

Он усмехнулся, а потом неожиданно взял с её тарелки кусочек тоста, надкусил его с невозмутимым видом и вернул остаток обратно на тарелку, не сводя с неё глаз.

— У тебя странная привычка — притворяться, будто тебе не нравится, когда тебя называют красивой.

— Потому что это глупо, — ответила она, чуть нахмурившись.

— Нет, — покачал он головой. — Потому что ты не привыкла к тому, что это говорят искренне. Без подвоха, без задней мысли.

Девушка подняла на него взгляд. И вдруг — впервые за всё время, что они были знакомы, — не было в её лице ни колкости, ни надменности, ни привычной маски.

...

Кабинет Виктора Энгеля был воплощением сдержанной, опасной роскоши. Темное дерево, полированная сталь и почти полная звукоизоляция, которая делала их разговор интимным и абсолютным.

Сегодня, он смотрел на неё внимательно — не как мужчина на женщину, а как стратег на равного себе игрока, чьи способности он наконец-то оценил в полной мере. Свет от высокого, узкого окна скользил по его лицу, подчеркивая резкие линии скул, отражаясь в глазах, где не было ни тени сомнения или торга. Только твёрдость решения, принятого задолго до того, как она вошла в эту комнату.

— Рия, — произнёс он тихо, будто пробуя это имя на вкус, наслаждаясь его звучанием. — Ты не создана для скучной жизни. Твоя душа — это не кабинетный сейф, а арсенал.

Она подняла на него взгляд. Медовые глаза, чуть припухшие после сна, всё ещё хранили остатки усталости, но в них уже начинал разгораться знакомый ей самой огонь — реакция на вызов.

— И что ты этим хочешь сказать? — голос её был ровным, адвокатским. — Что я не умею сидеть тихо?

— Ты — не из тех, кто может быть просто адвокатом, — он облокотился на стол, сокращая дистанцию. Его движение было медленным, хищным, но не агрессивным. — Ты выросла в доме, где власть передавали с кровью. Где честь и долг были не словами, а дыханием, а каждое решение имело цену, измеряемую не деньгами, а жизнями. И