Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Ребенок еще у кормилицы, его уже не кормят грудью, но видно, что хорошо кормили, и потому кормилица вторая ему мать. Когда нет родной, он не имеет времени скучать. Комнатка не богата, но наполнена всевозможными детскими игрушками: тележками, деревянными лошадками, оловянными солдатиками и тому подобным. Нельзя сделать шага, не задев этих молчаливых воинов; берегитесь, есть и пушки, но они, впрочем, не стреляют, зато есть поющие и говорящие птицы, лающая собака, блеющий баран, да, баран, живой баран с курчавой шерстью, амбровым ошейником и с розовым бантом; пребывание свое он имеет в саду, по раза три или четыре в день приходит в комнату. Когда ребенок здоров, то все преисполнено радости и веселья; когда же болен, то нужно взглянуть на его мать: это волчица, стерегущая своих детенышей; тогда она становится дивно хороша; от тревоги, скорби, отчаяния глаза ее делаются еще больше и чернее. Эта женщина, не ведающая религии, бросается на колени и громко молится с увлечением корсиканки; тогда она ставит свечи Богоматери.

В эти дни она говорит всем, что обедает у матери, ее не видно за ужинами в Золотом доме и в Английской кофейной. Напрасно звонят у ее дверей, она не показывается; ей пишут, она не отвечает; для нее существует на Земле один только Рене; она готова пожертвовать всеми своими поклонниками, лишь бы ее ребенок не страдал от прорезывания зубов; она забыла о вчерашних своих похождениях, не может допустить, что завтра опять вступит на знакомую дорогу; это мать в полном смысле слова и во всем величии материнских чувств. И если по прошествии нескольких тяжелых ночей ребенок встретит ее улыбкой, она вам скажет, что все золото в мире не стоит этой улыбки.

Вот почему Цветок Зла может в известные моменты называться Цветком Добра; все лучшие свои чувства и поступки она скрывает от всех. Но – тсс! Замолчим, иначе можем повредить ей в свете, сделать его холодным к ней.

Эти господа не любят матерей семейства, зная хорошо, что мать семейства не может быть любовницей; правда, она сохранит привычки сладострастной жизни, но утратит непринужденность, беззаботность, шаловливость куртизанок, которые отказались и от матерей, и от детей.

Цветок Зла не прерывала больше рассказа, потому что плакала.

Земной Ангел не нашла ничего достойного замечания в этой истории. Где бы она ни находилась – всюду видела и думала только о себе: книга ее жизни была всей ее библиотекой, а роман ее сердца – ее всемирной историей.

Потому она удивилась слезам Цветка Зла.

Жанна вполне постигла эти материнские слезы. Она придвинулась к Цветку Зла и заговорила с ней, как заговорила бы в салоне со светской женщиной. Порывы страсти всегда трогают нас, каков бы ни был их источник. Эта девушка, весело откликавшаяся на ужасное прозвание, прошла все степени куртизанки, не убив в своем сердце того чудного цветка, который зовется первой любовью.

Разговаривая с Цветком Зла, Жанна увидела в ней женщину в полном смысле слова. Вместе с любовью явился ум; собеседница не выставляла напоказ своего раскаяния, ненавидела сентиментальные фразы и старалась казаться хуже, чем была на самом деле.

– Мы еще встретимся, – пообещала ей Жанна, вставая и протягивая руку; потом, обращаясь к герцогу, продолжала: – Отправьте меня домой. Я, как вам известно, не хочу любоваться восходом из окна вашего дома.

Глава 6. Музей соблазна

Герцог Обанос не хотел отпустить Жанну, не показав ей салонов и комнат своего отеля. Это был своего рода Ватикан. Герцог тщеславился не своим богатством, а этим маленьким дворцом, в котором собрал на три или четыре миллиона мрамора, бронзы и самой редкой мебели.

– Зачем вы мне показываете все это? – спросила его Жанна. – Не хотите ли меня поймать в позлащенные силки? Вспомните, что я потому только приехала сюда, что не боюсь вас.

– У меня нет тех намерений, которые вам угодно приписывать мне; но всем этим редкостям будет скучно, если не станут ими любоваться. Встретив женщину с изысканным вкусом, я вожу ее сюда с целью доставить удовольствие моим антикам.

Жанна любовалась мимоходом, но шла скоро; наконец сказала:

– Вы знаете, что вас ждут эти дамы.

Она уже спускалась с лестницы, когда герцог остановил ее, сказав:

– Мы позабыли драгоценные вещи.

Услышав подобные слова, ни одна женщина не в силах совладать с собой, и потому Жанна вернулась в небольшой кабинет, смежный со спальней испанского гранда.

– Посмотрите, – сказал ей герцог Обанос, – как я украсил этот кабинет.

Комната была обита красным дама́, отчего еще лучше сверкали драгоценные камни, размещенные в трех шкафах из черного дерева. В четвертом хранились ордена герцога.

Жанна сначала остановилась перед этим шкафом.

– Признайтесь, – обратилась она к герцогу, – что вы, мужчины, тщеславнее нас, женщин. Все эти ордена служат вам предлогом одеться получше.

– Вы стараетесь быть вольнодумкой, но что бы взяли вы, если бы я предложил вам на выбор орден или бриллиантовый ривьер?

Герцог вел Жанну к шкафу с бриллиантами, но та повернула к шкафу с жемчугом.

– Вы спрашиваете, что бы я выбрала? Жемчужное ожерелье в пять ниток.

– Вам больше нравится жемчуг, нежели бриллианты?

– В тысячу раз больше. Подумайте, что, по словам легенды, жемчуг упал живой из груди Венеры. Это дочери моря, которые жаждут лишь жить на шее или на руке женщины.

Герцог отворил шкаф с жемчугом.

– Да, да, – пробормотал он, взяв ожерелье, – эти дщери моря будут очень счастливы, поселясь на вашей груди. И как прекрасны они сделаются, питаясь вашим нежным телом.

С этими словами испанский гранд надел ожерелье на шею Жанны, расстегнув ей шубу, чтобы жемчуг свободно улегся на ее груди.

– Взгляните, можно подумать, что этот жемчуг уже обрадовался, предчувствуя свое счастливое будущее.

– Тсс! – произнесла Жанна, застегивая шубу. – Я здесь не на балу, а у вас в доме.

– Женщины удивительно нелогичны: отправляются на бал полуодетыми, не волнуясь и не краснея, но кутаются, оставаясь наедине.

– Женщины на балу – то же, что статуи в публичных садах.

Жанна вторично подошла к зеркалу взглянуть, хороша ли она в жемчужном ожерелье.

– Да, да, жемчуг идет мне. Как приятно его носить!

– Приятно и благопристойно. Женщина без жемчуга слишком декольтирована.

– Быть может, вы правы, и потому я удержу это ожерелье до завтра.

– Да, окажите эту милость мне и моему жемчугу, – отвечал герцог с увлечением, – не снимайте его до завтра; он приобретет от того новую прелесть в моих