Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Жанна в восторге побежала в маленькую гостиную и, поцеловав Боярышника, сказала:

– Я спасла вашу душу; поклянитесь, что всякий раз, как будете в опасности, вы обратитесь ко мне.

Боярышник не понимала ничего и молчала. Д’Армальяк подала ей чек на десять тысяч франков.

– Вот необходимая для вас сумма. Отнесите ее матери и опасайтесь тетки.

Боярышник с увлечением поцеловала Жанну.

– О, как я люблю вас!

– Ступайте с Богом. Надеюсь часто видеть вас у себя.

Жанна проводила ее до крыльца и дала свой адрес.

Герцог поклонился проходившей мимо него добродетели и, когда затворилась дверь, сказал:

– Странно! Я так же доволен, как в те дни, когда не еду в театр, заплатив за ложу.

– Видите ли, герцог: долг есть пожертвование, а пожертвование – душевное наслаждение, ибо на шаг приближает нас к небу.

– Уверяю вас, что я далек от пожертвований и обуздал свою страсть ради вас и Боярышника.

– Вы стоик: делаете добро ради добра.

– Я сибаритский философ и думаю, что природа пригласила меня на все пиршества.

– Если бы вы видели бледность и тревогу девицы Боярышник, то не стали бы отрицать силы добродетели.

– Воплощенная добродетель стоит передо мной. Кто, кроме вас, имеет большее право на это название!

Д’Армальяк отвернулась, скрыть свои слезы.

«Я спасла добродетель, – подумала она с горечью, – но только не свою».

В эту минуту герцогу подали карточки Марциала Бриансона и госпожи Флерио.

– В полночь! – сказал герцог Обанос. – Чего от меня хотят этот человек и эта женщина?

Прочитав обе эти карточки, Жанна побледнела как смерть.

Том третий

Книга двенадцатая. Добродетель девицы Боярышник

Глава 1. Соперницы и соперники

Как попали вместе карточки Бриансона и госпожи Флерио?

Вот объяснение.

Марциал по-прежнему обожал Жанну; напрасно старался он забыть ее – это было свыше его сил. Он всюду следовал за ней глазами, даже в то время, когда не видел. Жестоким мучением было для него знать, что Жанна находится у герцога Обаноса; он прощал ей первую любовь, но не хотел допустить второй, кто бы ни был соперник.

Теперь, как и всегда, Бриансон незаметно следовал за Жанной до самого дома герцога, придумывая самые нелепые предлоги, чтобы проникнуть в этот недоступный отель, потому что испанский гранд никогда не принимал мужчин, кроме тех дней, когда давал обед своим знакомым.

Бриансон еще стоял у дверей, не зная, как поступить, когда прибыла госпожа Флерио. Не было ли это повторением сцены, произошедшей третьего дня? Он знал Земного Ангела, как знали ее все во всем Париже.

– Я знаю, зачем вы приехали, – сказал Бриансон, помогая ей выйти из кареты.

– И я знаю, что привело вас сюда, – отвечала она.

– Вы предполагаете ревность, тогда как меня возбуждало только любопытство.

– Не надевайте маски; вы ревнивы, потому что любите д’Армальяк, я также ревнива, потому что люблю герцога Обаноса. Если хотите, мы оба можем отомстить.

– Каким образом? – спросил Бриансон, обнимая Земного Ангела за талию.

– Вы ищете обыкновенного мщения, я же хочу навеки разлучить предмет вашей страсти с моим поклонником. Герцог принадлежит мне.

– Давно ли? – спросил Марциал с удивлением.

– Два дня.

– Сорок восемь часов?

– О нет! Двадцать четыре часа. Герцог принадлежит мне, и я хочу отнять его у этой светской девушки.

– Так вы решились войти в дом?

– Да.

При этом Земной Ангел позвонила.

– Пойдемте со мной, – предложила она.

Обдумав все, Марциал, как порядочный человек, не желающий заводить ссоры из-за пустяков, решил не входить в полночь в дом человека, с которым не был знаком.

– Без сомнения, вы пошлете ему свою карточку, – сказал он госпоже Флерио, – отдайте в то же время и мою карточку; это произведет драматический эффект.

– Но вы не войдете?

– Нет, но буду поблизости ожидать вас. Если герцог рассердится, то может сам прийти ко мне.

Таким образом карточка Бриансона попала к испанскому гранду одновременно с карточкой госпожи Флерио.

Жанна, как уже сказано, побледнела; герцог разгневался.

Он поспешил в переднюю узнать о причине ночного посещения, но, к своему удивлению, не нашел Бриансона; в нем заговорила ревность.

– Что это значит? Вам нужен кавалер, который проводил бы вас сюда?

Боясь лишиться богатого поклонника, госпожа Флерио повернула к нему свое очаровательное личико и самым нежным голосом сказала:

– Я приехала одна; приехала потому, что люблю и не могу жить без вас.

– Однако надо привыкнуть к тому, – прошептал герцог, гнев которого еще не утих.

– Это жестоко.

При этом на глазах Земного Ангела навернулись слезы.

Испанский гранд был побежден. Подобно Бриансону, он любил утешать женщин.

– Приезжайте завтра, и я осушу ваши слезы, если вы еще будете плакать.

– Завтра – значит целый век; теперь в моде говорить: «Пришла – значит остаюсь».

Испанский гранд нахмурил брови:

– Будьте благоразумны, иначе я никогда не увижусь с вами.

Он снял бриллиантовый перстень и надел его на палец госпожи Флерио. Последняя хотела возражать, защищая свое право убежища, но была ослеплена блеском большого бриллианта в перстне. Это не было победой, но и поражением не являлось. Госпожа Флерио настолько хорошо знала своих поклонников, что не могла поступить безрассудно, и потому, пожав руку герцогу и подставив ему лоб для поцелуя, сказала:

– Повинуюсь. До завтра!

Вернувшись в большую гостиную, куда скрылась д’Армальяк, герцог опять принял веселый вид.

– Это простое недоразумение, – сказал он, – дама приехала одна, но по ошибке послала чужую карточку вместе со своей.

У Жанны отлегло от сердца.

– Что вас встревожило? – спросил герцог. – Ваша особа здесь священна и неприкосновенна.

– Да, – отвечала она, стараясь улыбнуться, – священна и неприкосновенна.

Герцог хотел доказать ей, будто не верит этим двум прилагательным, но Жанна была так же неприступна, как вчера; она не разыгрывала роли Дианы или Юноны, но умела одним холодным словом или смехом обуздывать желания герцога. Поэтому испанский гранд чувствовал, что чем ближе подходит к ней, тем труднее покорить ее, и это самое раздражало его до последней степени, тем более что он угадывал ее приключение с Бриансоном. Разумеется, герцог даже не намекал на последнее; впрочем, он хорошо знал женщин и был убежден, что не так легко победить любившую женщину.

Напомни он Жанне ее любовь к Марциалу, дело его погибло бы безвозвратно, а он глубоко полюбил эту девушку.

Но к его страсти не примешивалась печаль, как к любви Марциала, который теперь любил Жанну ради нее самой и ради Маргариты Омон. Живая украсилась в его глазах всей поэзией умершей. Он