Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Герцог Обанос воображал, что в этот вечер одержит победу, но тщетно осаждал прихотливое сердце д’Армальяк, прибегая ко всем известным способам, становясь надменным и молящим, насмешливым и отчаянным, меняя ежеминутно тактику, действуя всегда нечаянно: Жанна оставалась непобедимой.

Самое странное то, что Марциалу, который расхаживал по проспекту Императрицы, пожирая глазами фасад отеля и тревожно прислушиваясь к малейшему шуму, ни разу не пришла мысль о том, что Жанна может покориться герцогу в этот вечер.

Бриансон надеялся, что д’Армальяк одна выйдет из отеля герцога, но около часа ночи герцог предложил отвезти ее домой. Наняли фиакр, к величайшему огорчению Марциала, который вскоре увидел Жанну, выходившую вместе с герцогом; ослепленный любовью, он готов был остановить лошадей, однако рассудок восторжествовал.

Дорогой Жанна опять заговорила о Боярышнике.

– Вы не можете представить себе, любезный герцог, как я счастлива, что спасла эту девушку.

– Да, – отвечал насмешливо испанский гранд, – вы осчастливили другого – покорно благодарю.

– О, ручаюсь вам теперь за ее добродетель!

Условились свидеться. Д’Армальяк положила жемчужное ожерелье в порфировую вазу на камине, но на другой день утром испанский гранд прислал его обратно в японском ящичке со следующей запиской:

Жемчуг смертельно скучает у меня; будьте милостивы и не снимайте его со своей шеи, где ему так хорошо. Целую ваши розовые ноготки.

У Жанны достало бы мужества отослать назад ящичек, если бы она не открыла его; но, едва увидев жемчуг, она принялась его целовать и опять надела на шею. Пришедшая в это время мать снова высказала свое мнение, что не следует рядиться в «поддельный жемчуг», но внутренне созналась, что в этом ожерелье ее дочь была еще прекраснее. Графиня д’Армальяк жила постоянно в мире иллюзий; она возвратила свое доверие Жанне и нисколько не беспокоилась ежедневными выездами дочери.

«Бедная мать! – подумала Жанна. – Быть может, я вторично полюблю, но у меня недостает сил еще раз обмануть ее».

Глава 2. Неразлучные

Однажды вечером герцогиня *** повезла Жанну к знаменитой герцогине с родинкой, явившейся на первых страницах этой истории. Герцогиня с родинкой была известна больше под именем княгини; ее муж имел еще титул князя, когда слава о ней распространилась в том и другом свете, так что она сохранила за собой прозвание княгини с родинкой или княгини Шарлотты.

Мы познакомились с герцогиней в тот момент, когда она заменила одного поклонника другим и из чувства утонченной жестокости поцеловала последнего в ту самую минуту, когда застрелился первый. Один философ, не любивший женщин, сказал, что у всех у них есть в жилах капля змеиной крови, и потому-то можно ожидать всего от женщины, когда она мстит.

Княгиня очень понравилась Жанне. Она была живым ее контрастом. Обладая надменным характером, строгой, почти грозной красотой, Жанна удивлялась в княгине всем уловкам и притворству, к каким прибегает женщина, скрывающая свои намерения.

Земной Ангел имела только одну маску, княгиня надевала их тысячу, между тем как д’Армальяк не умела носить маски. Княгиня принимала все виды мечтательной и романтической женщины; вы видели поочередно то надломленный тростник, то пригнутый и выпрямляющийся.

В ее глубоких взорах можно было читать самые противоположные книги; она обладала искусством улыбаться и играть веером. Перед такою-то женщиной спел бы Франциск I свою песенку: «Souvent fenme varie, bien fol est qui s’y fie» [65]. Ее душа никогда не хранила впечатлений, подобно зеркалу, проносимому по улице. Она жаждала любви, но презирала влюбленных, находила их глупыми и самохвальными, и потому смеялась над всеми их нежными нашептываниями. Однажды вечером она сказала своему второму поклоннику: «М. Г., я вас не знаю». И с этой минуты поклялась никогда больше не заниматься, – как она выразилась, – дурьим ремеслом. Княгиня обладала очень щекотливой и гордой эпидермой и не могла решиться принадлежать кому-нибудь, даже своему мужу, который решил составить счастье Персикового Цветка.

В свете судили о княгине почти так же, как о Жанне: считали их слишком прихотливыми, называли вольнодумками, записными кокетками, но не обвиняли в перехождении Рубикона любви. С первого же свидания женщины почувствовали взаимное влечение, а через неделю уже не могли расстаться. У Жанны также была родинка, и в большом свете прозвали их обеих «двумя родинками», прибавляя, что они страстно любят друг друга.

Последнее подтверждалось молвой о небывалом происшествии, о котором помнили еще через полгода, хотя в Париже все забывается через шесть дней: в первый передают слух на ухо, во второй – говорят громко, в третий происшествие становится государственным делом, в четвертый – делается достоянием песни, в пятый – переходит в роман, в шестой – о нем рассуждают лишь на кухне, а в седьмой не хотят и слушать о нем.

Так как упомянутое происшествие заслуживает того, чтобы его рассказать, то и помещено оно в книге XIV предлагаемых очерков.

Глава 3. Печаль донжуанов

Вам хорошо известен характер Бриансона, в котором есть одна донжуановская черта. После одновременной любви к двум женщинам он полюбил только одну: Жанна д’Армальяк стала его заветной мечтой. Он достиг уже идеала, держал счастье в руках, но все это оказалось лишь облаком Иксиона [66]; его сердце страдает от утраты двух обожаемых женщин: Маргарита Омон умерла, Жанна д’Армальяк жива, но где ее любовь? Облако печали омрачает его веселое лицо; этот человек, постоянно смеявшийся, улыбается еще теперь, но какое горькое выражение и какая глубокая печаль в его улыбке!

Более мужественная душа искала бы утешения, истинный мужчина предался бы труду и исполнению долга. Натура Марциала стала женственной вследствие погони за приключениями, и он никогда не остановится на этом пути. Женщина должна утешить его в утрате женщины. Но где найти такую утешительницу, когда лишишься очаровывавшей женщины? Однажды в Опере Марциал признался нам, что проводит все время в тщетных поисках. В свете он ничего не нашел, что напоминало бы ему хоть немного Жанну д’Армальяк; в полусвете еще реже встречается Маргарита Омон. Последняя, как он сам говорил, пролила на его жизнь истинное благоухание цветов юности. Напрасно искал он среди подруг своей любовницы женщину, которая имела бы хоть небольшую долю обаяния: те, что встречались ему, озадачивались исключительно своей особой и рассуждали о любви как люди, знакомые только с золотом. Он припоминал, как бедная Маргарита Омон делала чудеса, чтобы прожить на скудные