Поэма о Шанъян. Том 3–4 - Мэй Юйчжэ

происходили всякие неприятности. Пока я наконец не осознала, сколько усилий императору Тай-цзу потребовалось для создания этого прохода. Еще я поняла, что он чувствовал в последние годы своей жизни. Этот тайный путь соединял не только надежду, но и стремление к свободе, когда император находился на пике своей власти.

В конце пути ждет свобода. И возрождение.

Предначертания императора

После смерти Юйсю Сун Хуайэнь обезумел. Когда она спрыгнула, я слышала его душераздирающий, полный сожаления крик. Она любила его семь лет и только в момент своего полета почувствовала утешение. Я стояла у ворот резиденции, где она жила. Слезы уже высохли на щеках. Дети устали и заснули, а Сун Хуайэнь снова пошел в наступление.

Юйсю, сколько человек пролило по тебе слезы этой ночью?

Поджав губы, я постаралась сдержать эмоции, чтобы снова не расплакаться. Из города снова донеслись крики, и в небо взмыло пламя войны. От всполохов огня гигантский императорский дворец – высший символ императорской власти – отбрасывал дрожащую в отчаянном побоище тень.

Чья-то тень мелькнула в дворцовых коридорах, затем застыла, а после – исчезла в темноте.

– Ван Фу, – тихо позвала его я.

Он был единственным, кто осмелился в такое время появиться в таком месте. Мой непоколебимо преданный евнух.

Ван Фу вышел из тени, опустил голову и быстро подошел ко мне.

– Старый раб напугал ванфэй.

Я вышла ему навстречу под крышу крытой галереи. Холодный лунный свет коснулся моего тела, и по стене скользнула тень с острым профилем, пышно взбитой прической, убранной в пучок, на ветру чуть покачивались широкие рукава.

– Все готово? – тихо спросила я.

– Все готово. Восемнадцать беззаветно храбрых воинов ждут команды.

Ван Фу был в теле, но сейчас не казался таким медлительным, как обычно. Его движения даже стали резкими. Кто бы мог подумать, что этот старый одутловатый евнух окажется самым скрытным служителем императорских покоев.

Я сказала спокойно:

– Ты столько лет служил во дворце. Ты уже стар и можешь вернуться в свой родной город.

– Старый раб никуда не поедет. – Ван Фу растерянно опустил голову и сказал: – Старый раб лишился дома двадцать лет назад. Старый раб еще будет полезен ванфэй. Прошу ванфэй – позвольте старому рабу остаться.

– Если я правильно помню, в твоем родном городе Цинчожоу у тебя есть дочь. – Глядя на него, я слегка улыбнулась. – Она очень хорошая. Уже замужем, и дети есть. Мой отец подарил ей прекрасную жизнь с добродетельными родителями и замечательным мужем. Только она не знает, что ты еще жив.

Широкие плечи Ван Фу слегка задрожали, и он еще ниже опустил голову – я не могла разглядеть выражение его лица.

Я тихо вздохнула:

– Ты столько лет служил семье Ван, я не смогу отплатить тебе тем же. Если ты уедешь – тебе не придется возвращаться. Ты можешь вернуться к своей семье, домой. Забери все ценности из дворца Ваньшоу. А что не сможешь унести – раздай другим… Например, семьям погибших.

Вдруг Ван Фу опустился на колени и тяжело ударился седой головой о пол.

– Ванфэй добра к старому рабу, но старый раб никогда не сможет сполна отплатить ванфэй даже ценой своей жизни.

Я встала к нему боком, и глаза мои обожгли подступающие слезы.

В окнах дворца Цяньюань дрожали тени от огня свечей, но шторы были опущены. Цзыдань приказал, чтобы все шторы заменили белыми в память о его скончавшемся сыне.

Я стояла за одной из занавесок и спокойно смотрела на него. Вокруг него были разбросаны рукописи. Он что-то яростно писал, а по бледному лбу стекали капли пота. Этот некогда нежный и прекрасный, как нефрит, человек очень постарел за прожитые годы. В тусклом свете я заметила, как заиндевели его виски. Вот бы он сейчас ехал в лодке в самых простых одеждах, во всей обыденности и мирской суете – изящный и талантливый молодой человек.

Ветер ворвался в резное окно, и лист бумаги слетел с его стола. Выйдя вперед, я наклонилась, чтобы поднять страницу – чернила на ней еще не высохли. Он равнодушно поднял глаза и взглянул на меня, затем отвернулся, опустил голову и продолжил писать.

– Цзыдань, – тихо позвала его я.

Выдержав паузу, он, не поднимая глаз, равнодушно спросил:

– В чем дело, ванфэй?

Я долго молча пристально глядела на него, а затем медленно, слово за словом, сказала:

– Цзыдань, я хочу, чтобы ты немедленно составил указ и отрекся от престола.

Запястье Цзыданя задрожало, с кончика пера упала густая тяжелая капля чернил. Он медленно отложил кисть, потер усыпанную золотыми крапинками бумагу, губы его тронула скорбная улыбка.

– Это последнее, что я могу для тебя сделать?

Я поджала губы, но ничего не сказала, бросив все силы на то, чтобы контролировать выражение лица. Я боялась показать печаль. Цзыдань пристально смотрел на меня, улыбка его постепенно угасла, а глаза стали холоднее.

Стол был усыпан бумагами. Он потянулся и достал длинную коробку с золотым шелком хуанлин [172], открыл ее и бросил ткань к моим ногам.

– Забирай. – Он слабо улыбнулся, а взгляд был пустым. – Я все уже давно написал. Я ждал только тебя.

Из-за занавески показался Ван Фу. Точно тень, он шагнул вперед, поднял указ и протянул его мне двумя руками.

– Испокон веков, когда в Поднебесной царит Великий Путь, престол передают мудрейшим и достойнейшим. Времена меняются: одни династии расцветают, другие клонятся к закату – так было при сотнях владык, нет в этом ничего нового [173]. Пусть я, недостойный, не постиг всей глубины Истинного Пути, но долгие годы размышлял о судьбах империй. Ныне же регент Юйчжан-ван, одаренный Небом мудростью и добродетелью, усмирил мятежи, вернул утраченные земли и возродил былое величие державы. Его облик благороден, словно у небесного дракона, а взор ясен, как солнце и луна. Четыре Совершенных Существа [174] явили ему знаки, реки и горы раскрыли свои тайны, и сама Поднебесная взывает к нему, дабы он взошел на трон и стал новым Сыном Неба. Потому, помня о долге перед грядущими поколениями и внемля воле Неба и народа, я отрекаюсь от престола и передаю власть Юйчжан-вану, как в древности мудрый Яо уступил трон Шуню [175].

Я встретилась взглядом с Цзыданем, нас разделяло всего пять шагов. Всего пять шагов, но накопленные за всю жизнь обиды разлучили нас навсегда.

– Мудрейший император. – Опустив голову, я упала на колени в земном поклоне.

За