Что такое хорошо - Евгений Семенович Штейнер

оболочке подразумевала реформирование классических фольклорных сюжетов. Новый сказочный герой по-новому расправлялся с традиционными персонажами. Вот, например, сюжет из книжки «Пирожок»[166]: деревенская старушка печет пироги, готовясь к встрече сына-красноармейца. Новое художественное видение (в картинках художницы М. Пургольд) лишает старухину избу вертикальных стен и прямостоящих ухватов. Печной горшок не хочет варить кашу, а сползает с кренящейся печи на вздыбленный пол. Поезд, на котором едет домой сын-солдат, весь состоит из болтающихся вкривь и вкось вагонов, которые в стилистике «гуляй-поле» скачут по горам и долам, обвешанные возвращающимися с фронта солдатиками. Между тем у старухи один пирожок, повинуясь логике волшебной сказки, сбежал, прыгнув в окошко, куда баба поставила его остывать. Но в середине 1920‐х годов колобок катился по земле недолго. Когда он встретился на дорожке со старухиным сыном, тот, не давая пирожку времени одурачить себя песнями, действовал быстро и решительно:

Снял винтовку наш стрелок,

Взял на мушку Пирожок:

Пуля в серединку,

В самую начинку!

Сопровождающая текст картинка изображает пирожок на спине, с распластанными, как у таракана, ручками-ножками, а из его распоротого брюха лезет обильная малосимпатичная начинка (ил. 19)[167].

Ил. 20. Погребинский М. С. Трудовая коммуна ОГПУ. Оформление А. Родченко. М.: ГИЗ, 1928. Обложка

Революционное отношение к героям русских народных сказок выказывает и другой юный персонаж Н. Агнивцева – октябренок-постреленок из одноименной книжки, вышедшей в московском издательстве «Октябренок» в 1925 году (ил. 21 и 22). Плоскостные иллюстрации в технике литографии Ивана Малютина, выполненные в усредненно-лебедевской манере (в свое время они вместе работали в Окнах РОСТА), изображают бедового карапуза, бодро шагающего с книжкой под мышкой в школу на фоне церкви, на куполах которой красуются красные флаги, а над входом висит вывеска «Клуб». Рисунок сопровождает такой текст:

Вдруг бегом –

Кувырком,

Из витрины

Магазина

Детских книг

Вмиг, –

«Иван Царевич» прыг.

Октябренок, помоги!

Много лет меня подряд

В сказках дерзкие враги

В заточении томят.

Октябренок

Постреленок,

Руки

В брюки

Запихал,

Прыснул,

Свистнул

И сказал:

Вот и правильно. Права

Эта самая братва.

Лишь дурак ее осудит.

Попил кровушки, и будет.

Ил. 21. Агнивцев. Н. Я. Октябренок-постреленок.

Рис. И. Малютина. М.: Октябренок, [1925]. Обложка

Ил. 22. Агнивцев Н. Я. Октябренок-постреленок.

Рис. И. Малютина. М.: Октябренок, [1925]. Разворот с самолетом

Под «братвой», вероятно, следует понимать исполнителей красного террора, с которыми октябрятам полагалось проявлять солидарность и не поддаваться чувству бесклассовой жалости. Разумеется, текст вполне халтурный – автор отрабатывал заказ, над которым сам же, наверное, и смеялся, но кто поручится, что и без того шустрые пролетарские пострелята не проникались с помощью таких книжек социально правильными идеями[168].

В книжке под сходным названием «Октябрята»[169] в лаконичном плакатном стиле с неплохой динамикой изображены упруго и слаженно шагающие мальчик и девочка (см. изображение на обложке нашей книги). Их решительная поступь и общие очертания удивительно предвосхищают «Рабочего и колхозницу» Мухиной, появившихся лет на десять позже. Даже развевающееся знамя наличествует[170].

Иногда героически активный мальчик мог заниматься подвигами и вне парадигмы классовой борьбы. В книжке М. Андреева «О Ермиле и его дочери Людмиле» (Л.: Радуга, 1925) с качественными литографиями К. Рудакова (ил. 23) девочку Людмилу украли цыгане, а мальчик Никитка, который бегает со страницы на страницу с пистолетом, ее находит и вызволяет. Цыгане представлены вполне демонически, что, разумеется, не сочеталось с представлениями о пролетарском интернационализме, но вполне соответствовало народной ментальности[171]. Герой расправляется с цыганами так:

А Никитка в них палит из пугача,

Никого не пощадит он сгоряча.

Ил. 23. Андреев М. И. О Ермиле и дочери Людмиле.

Рис. К. Рудакова. Л.: Радуга, 1925. Обложка

Тем не менее именно революционное насилие при построении жизни нового общества формировало специфически активный тип личности. Характерные образы детей-строителей созданы в книге «Давайте строить»[172], где в литографиях малоизвестной и среднетипической художницы Евсюковой можно видеть своего рода образец нового маленького героя. Множество манекенно-деревянных фигур с застыло-зверовидными лицами изображены в торжественных позах и с патетическими жестами. У многих руки воздеты к небу – как в молении или экстазе. Иератически статуарные позы подчеркнуты низким горизонтом. Один изображен перешагнувшим через ручеек, как Гулливер:

А Игорь кудрявый

Построил канавы,

Заборы, кусты и завод.

Показательно, что новый Гулливер строит все, что угодно, но только не то, что пригодно для человеческого существования: канавы (разновидность котлована с акцентом на сточные воды), заборы (чтоб чужие не прошли, а свои не убежали), кусты (чтоб в них сидеть) и завод (чтобы на нем работать). Заключительная фраза книжки в чеканно-резюмирующей форме дает сгусток ментальности заборов, канав и активности масс:

На группы разбились,

В песочке зарылись,

И каждый малыш гоношит.

Особенно впечатляюще, судя по иллюстрации, гоношит малыш Ванятка – он стоит с крепко расставленными, как на митинге, ногами и с протянутой, как у Ленина, рукой. Изображение в ракурсе снизу придает фигуре руководящую монументальность, а разверсто-оскаленный рот служит заключительным штрихом к иконографии площадного оратора. Эта иконографическая схема создавалась практически одновременно с классическим типом памятников Ленину и являет собой аксиологически сниженную и переведенную в иной социальный статус его знаковую параллель. Подобные картинки в детских книжках были не единичны: например, в книге «Паровозы на дыбы» (о которой подробнее речь пойдет в паровозном разделе нашего повествования) пионер Ваня в виде пузатого напыщенного коротышки, стоя на пьедестале, держит перед паровозами речь[173]. Таким образом, стереотипы социального поведения, а также революционно-митинговой пластики тела персонажей детского конструктивистски ориентированного дискурса (как визуального, так и вербального) изоморфны, хотя временами и карикатурно, дискурсу большого советского стиля тех лет.

Еще одна грань образа положительного героя детской книги 1920‐х годов отражена в книжке «Владлен-спортсмен» (см. примеч. 2 на с. 109). Этот физкультурный пафос – воспитание крепких телом и бодрых духом созидателей – есть специфический аспект человекостроительной (бодибилдинговой, как нынче говорят по-русски) идеи. Идея эта разрабатывалась в текстах различных семиотических рядов – от военно-спортивных парадов и соответствующих мод до поэтики советского тела художников ОСТа или балерин того же Лебедева. В конечном итоге спортивная телесность 1920‐х была слегка закамуфлированной манифестацией антителесности. Посредством упражнений («Закаляйся как сталь!») предполагалось приблизить несовершенно рожденное к правильно созданному, биологический организм – к механической машине, и добиться того, чтобы «в этом теле сердце б билось как часы».

В картинках Ан. Бурмейстера к «Владлену-спортсмену» (лубочно-грубых литографиях с большим типографским растром) показаны различные фазы спортивно-здорового образа жизни советского ребенка: с утренней гимнастикой, зимой – с лыжами, а летом – с купанием. По стилистике рисунков и качеству стихотворного текста («Он хочет в школу поступить / И пионером смелым быть») эту книжку можно отнести к среднеобывательскому, конъюнктурному изводу конструктивистской поэтики тех лет. В более чистом стиле и в примитивистски-плоскостной манере сделаны книжки Д. Штеренберга «Физкультура» (М.: ГИЗ, 1930) и «Бобка-физкультурник» (текст А. Мариенгофа. М.: ГИЗ, 1930).

В то же время книжки типа «Владлена-спортсмена» ни по своей тематике, ни по графике и полиграфии, ни по антропонимике не были несвоевременны – в отличие от тонкого ручейка детских