Что такое хорошо - Евгений Семенович Штейнер

визуальной характеристикой персонажа оказалась его социальная оболочка – форменная одежда. Честно фиксируемой константой стала эта унифицирующая оболочка, а неуловимой и подлежащей устранению переменной – индивидуальная биологическая начинка. И стратегия устранения ее на разных уровнях той семиосферы была в принципе сходной: типизирующее обезличивание вплоть до полного отказа от изображения или – на уровне социального конструирования – «пуля в серединку, / в самую начинку».

Ил. 30. Ионов И. И. Топотун и книжка.

Рис. М. Цехановского. М.; Л.: ГИЗ, 1926

Комплементарной оппозицией минус-органическому герою Цехановского в той же книге «Топотун» является портрет ее заглавного персонажа – механического робота Топотуна. Это иная ипостась положительного героя конструктивистской детской книги. В отличие от живых тел, прикрытых одеждой, этот механический человечек создан из отдельных, ажурных, просматриваемых насквозь элементов и сочленений. Он вовсе не нарисован и даже не прочерчен по линейке – он хитроумно скомбинирован художником-конструктором из элементов типографской кассы: всевозможных линеек, выкружек, шпонок и непонятного назначения геометрических деталей (ил. 30). Абсолютной правильности его облика не вредит никакое случайно-неточное прикосновение руки живого человека. Это графический readymade, всегда неизменный и одинаковый, в коем конструктор празднует победу над креативным произволом и непредсказуемостью художника.

Робот Топотун представляет собой оппозицию живому мальчику не только на визуальном уровне, но и на литературно-сюжетном. Он действует как разумно-правильный персонаж, обучающий неаккуратного грязнулю, как надо обращаться с книжками[191]. В основе сюжетной завязки здесь лежит тот же прием, что и в «Мойдодыре», где есть тот же грязнуля vs. «кривоногий и хромой»[192] умывальник – механический очиститель, исправитель и научитель неорганизованной и грязной живой материи. Заметим мельком константную характеристику живого и биологического – грязь. Загрязнение в процессе подверженной случайностям и неорганизованной жизнедеятельности и подлежало ритуальному очищению (как формальной регламентации, так и омовению) с помощью внебиологической, но по-своему одушевленной силы – варианта божества. Причем бог этот был уже не просто из машины (являлся он «из маминой из спальни» – намек на родительское суперэго), он и был попросту машиной. Ионов и Цехановский использовали сюжетную находку Чуковского, довольно искусственно присоединив ее к жанру «как что делают», в данном случае – книги в типографии. Вместе с тем Цехановский довел тему механического учителя (пугающего и карающего учителя) жизни, лишь намеченную Чуковским, до логического предела. В этом, кстати, проявилась характерная особенность Цехановского, который в разных вариантах своего совокупного текста показывал крайние случаи конструктивистской стратегии, выходя из мультиплицированности в мультипликацию, из обезличенности – в бестелесность, из механистичности и типографики – в область создания фантастических механических персонажей. Эти персонажи и являют собой тот утопический полюс, в направлении коего двигалась детская литература и графика 1920‐х годов в попытках создания образа положительного героя[193].

Детки-разноцветки

Интернациональная тема (преимущественно изображение угнетенных негров и китайцев и былинно-сказочная помощь им советских детей) заслуживает краткого, но отдельного обзора.

Издавались на эту популярную тему и сравнительно безобидно-нейтральные книжки, например «Дети негры»[194], «Негритенок Ялинг»[195] или «Разноцветные ребята»[196]. Последняя состоит преимущественно из мелких фигурок с рифмованными подписями типа «китайчонок-арапчонок». Все они совершенно однотипно бегут в одном направлении, а в конце водят хоровод в сопровождении воспитательного текста, который начинается словами «требуем единогласно…», после чего идет длинный перечень требований, коим должны удовлетворять хорошие дети; перечень кончается строкою «и в носу не ковырять». В чем нельзя отказать Агнивцеву, так это в своебразном (и сравнительно беззлобном) юморе, кочующем из книжки в книжку. Так, в его книжке «Маленький черный Мурзук» (худ. С. Адливанкин) африканцы выглядят как большие дети, иногда вполне гротескные, хотя изображены они с заметной симпатией (ил. 31). Один рисунок сделан, как мне кажется, не без обоюдоострой иронии: с одной стороны, художника веселят простодушные дети природы, которые пляшут в экстазе от даровой выпивки, бус и полосатых штанов, а с другой стороны, он саркастически метит в западных капиталистов, чьи сатирические изображения в цилиндрах и полосатых штанах были общим местом в визуальном революционном дискурсе тех дней. Комический эффект здесь усилен типичным для детских книжек приемом нелепицы: на голые ноги пляшущих негров нацеплены крахмальные манжеты (непременная деталь буржуйского костюма в советских карикатурах). Картинку сопровождает такой текст:

Негры бусы понавесили

И запели очень весело:

«Ай-да-да! Ай-да-да!

Ай, какие господа!

Под их властью, обязательно,

Будем жить мы замечательно!»[197]

Ил. 31. Агнивцев Н. Я. Маленький черный Мурзук.

Рис. С. Адливанкина. М.: Молодая гвардия, 1926

Вполне весело-юмористически, хотя и совершенно неполиткорректно по позднейшим меркам, выглядят негритята с книжками в книжке С. Третьякова с рисунками того же С. Адливанкина «Пашка и папашка» (см. ил. 25 и 26 на с. 130–131). Незамысловатые рифмы на «-ята» были вообще в большом ходу. Например, в «Песне МЮД’а» пелось:

Примыкайте, октябрята,

С разных стран, со всех дорог.

Монголята,

Китаята,

Индусята,

Весь Восток[198].

Рифмам на «-ята» вторили рифмы на «-чата»:

Все турчата,

Япончата,

Негритята,

Китайчата, –

Для советской стороны

Ребятишки все равны[199].

Но еще популярнее были книги иного, более агрессивного типа. Для положительного героя советских книжек 1920‐х годов приключения в Африке, Китае и прочих небывалых странах служили возможностью утвердить свои сказочные силы почти реалистическим и классово выдержанным способом, не прибегая ни к волшебным территориям, ни к битвам с нечистой силой, отметенной за неправдоподобие.

Условно можно разделить детские книжки про Африку на две группы. В одной вполне традиционно по отношению к туземцам настроенные авторы описывают их в малопристойном карикатурном виде, что самым парадоксальным образом уживается с новыми заветами пролетарского интернационализма. В другой – расовые проблемы идентифицируются с классовыми.

К первой группе относятся книги типа «Деток-разноцветок» С. Полтавского с иллюстрациями С. Чехонина (М.: ЗиФ, 1927). Тексты там примерно такие:

Сидит негритенок-плакса,

С головы до ног

Черный, как вакса.

Ил. 32. Полтавский С. П. Детки-разноцветки.

Рис. С. Чехонина. М.: Молодая гвардия, 1926

Иллюстрация выполнена в еще менее приличной, гротескной манере (ил. 32). Персонаж производит отталкивающее впечатление, но сусально прилизанный мальчик Ваня реагирует на плаксу-ваксу иначе:

Развеселился наш Ваня.

Подумал: «Тогда

Желтого мальчика

Подать мне сюда!»

Чехонин незамедлительно подает Ване китайца, который выглядит еще отвратительнее, чем негритенок. Потом приходит красный мальчик, и все вместе принимаются есть бананы. Классовых лозунгов при этом не выдвигается. Эти иллюстрации выполнены вне рамок строгого конструктивистского дискурса, но вместе с тем Чехонин в них далеко ушел от старых своих мирискуснических принципов. С мейерхольдовыми арапчатами 1910‐х годов, милыми и пряными, его детки-разноцветки не имеют ничего общего. Это был шаг в сторону попсового китча нэпманского толка – изображение ярмарочных уродцев-инородцев, чтобы публике было смешно.

Ил. 33. Зилов Л. Н. Май и Октябрина: Сказка.

Рис. Вл. Орлова. М.: Мосполиграф, 1924. Обложка

Революционной агитации хватает и в книге Льва Зилова «Май и Октябрина» (ил. 33). Кругосветный полет советских детей на постели («Винтом завертелась швабра». – Курсив мой. – Е. Ш.) проходит под лозунгом:

Дети помогут