Что такое хорошо - Евгений Семенович Штейнер

скрупулезные описания разнообразных железнодорожно-паровозных премудростей служат фоном для всякого рода иных сюжетов[233]. Любопытно отметить весьма показательные для герметично техницистского мышления специфические, замкнутые на себя текстовые фигуры в книге Григорьева. Объясняя в конце малопонятные для детей слова, автор делает это следующим образом: «Крейцкопф – головка поршневой скалки, к которой присоединяется на шарнире шатун» (с. 52).

Отметим книгу, в которой сочетаются жанровые особенности книг о рабочих профессиях и о железной дороге – М. Гинзбург «О чем пели колеса» (М.: Молодая гвардия, 1927). В ней последовательно рассказывается в стихах о том, кто такие машинист, помощник машиниста, кочегар, стрелочник, телеграфист на станции и т. д. В трехцветных литографиях Бориса Вирганского фигуры и их интерьерное окружение даны в резких ракурсах, с преобладанием падающе-вздыбленных диагоналей (ил. 39).

Главное внимание следует уделить книгам, в которых четко прослеживаются две основные тенденции: во-первых, описание паровозов и прочих машин как таковых и, во-вторых, фабульные истории типа новых сказок с антропоморфизацией железных персонажей. Начнем, как с более традиционной, со второй разновидности.

Антропоморфизацией и придумыванием фантастических историй занимались, как правило, те, кто успел сформироваться до 1917 года вне конструктивистской стратегии и теперь тащил за собой не вполне созвучный времени шлейф сентиментальности и человечности. Передовая критика их (как литераторов, так и художников) за это справедливо ругала. Ругала, например, Надежду Павлович за романтическую историю в стихах «Паровоз-гуляка» и Бориса Кустодиева за рисунки к этой книжке (Л.: Брокгауз – Ефрон, 1925). «Рисунки мрачны, большое нагромождение деталей, а главное, совершенно ненужный антропоморфизм», – писали в краткой рецензии критики «М. Кальмансон, Р. Рудник и Шейнина» (так подписана статья)[234]. Впрочем, и в самом деле рисунки Кустодиева не принадлежат к лучшим его работам. Индустриальная тема была, пожалуй, не самым сильным его местом. Гуляку-паровоз, которому «надоели ‹…› шпалы, машинисты и вокзалы», он изобразил этаким франтом в котелке, с тростью, изящно ступающим на подгибающихся тонких ножках. И критики-педологи вынесли вердикт: «Книжка по сюжетной стороне и по рисункам не должна быть допущена в детскую аудиторию, как затемняющая опыт дошкольника»[235].

Трудно сказать, какой опыт по части паровозов имелся у дошкольников, но бунт машины, в которой проснулось нечто человеческое, был новому времени не вполне адекватен. Тем не менее такой аспект машинной темы весьма показателен. История про паровоз, который «вспомнил ‹…› про вольный воздух» и «захотел куда-нибудь», в результате чего сбежал от машиниста, заблудился и в плачевном состоянии должен был вернуться обратно, может прочитываться несколькими способами. Прежде всего напрашивается аспект социально-политический. Метания и попытки старорежимного индивидуалиста пойти другим путем ни к чему хорошему его не приводят, без машиниста ему не прожить, и под начало этого машиниста гуляка праздный в конце концов почти добровольно отдается[236]. Кроме того, есть и другой, более интересный для нашей темы, чем трагифарсовые метания старой интеллигенции[237], аспект. Я имею в виду сюжет бунта машины, которая со всеми своими маховиками пытается зажить своей особой жизнью, но вынуждена в итоге подчиниться руководству человека. Машинист оказывается более рационален, чем машина, что вызывает несомненное сочувствие авторов, сообщая их тексту амбивалентную напряженность: в паровозе-гуляке соединились олицетворение воли и желание обуздать опасные саморазрушительные эксцессы индивидуалистической иррациональности. Острохарактерный образ машиниста содержится в иллюстрации Алисы Порет к книге А. Введенского «Железная дорога» (Л.: ГИЗ, 1929), где вид машиниста гротескно-ужасен. Чертами лица он, пожалуй, напоминает Хармса в маске застывшего ужаса (ил. 40).

Ил. 40. Введенский А. И. Железная дорога.

Рис. А. Порет. М.: ГИЗ, 1929. Машинист

Сюжет «Паровоза-гуляки» перекликается с сюжетом вышедшей в том же году книжки Осипа Мандельштама «Два трамвая» с рисунками Бориса Эндера (Л.: Радуга, 1925). Заблудившийся трамвай Клик «забыл ‹…› свой номер; не пятый, не третий» и просит вожатого: «Эй, вожатый, я устал, домой гони». Лишь при пережитом ощущении бездомности («в бархате всемирной пустоты») могла появиться эта антитетическая перекличка с романсовым «Ямщик, не гони лошадей». Мандельштамовский Клик «остановился на мосту» – по всей видимости, это был четвертый мост, через который, «пролетев по трем мостам», уже не смог перебраться гумилевский «Заблудившийся трамвай». Не случайно второй трамвай, Трам (вряд ли случайны эти анаграмматические имена), просит: «Расскажите мне о Клике, о трамвае-горемыке, о двоюродном моем». Где упокоился заблудившийся Клик («под песочком Голодая?»), осталось неведомым; через полтора десятка лет крутой маршрут увел туда же и Трама[238]. Надежда Павлович, правда, дожила до старости, но писала при этом: «Я как дерево в срубленной роще…»[239] Впрочем, вернемся к паровозам.

Антропоморфизмом грешили и более адаптированные к советской действительности авторы, выделяя, как правило, паровозьи глаза и голос. Например, у Елизаветы Тараховской:

Пуф!.. И паровоз глазастый

Задышал вдруг часто-часто,

Застонал и «ох», и «ах» –

Полетел на всех парах![240]

Образы и рифмы нередко в точности повторяли друг друга из книжки в книжку:

Будто пес глазастый,

А пыхтит так часто[241].

Ил. 41. Коваленский А. В. Железная дорога.

Рис. Б. Крюкова. Киев: Культура, 1930. Обложка

Но не только глаза и тяжелое прерывистое дыхание наличествуют во множестве изображений паровозов. Пыхтенье и стоны вполне сообразуются с визуальным обликом паровоза, удивительно напоминающим железный фаллос. Его округлое, продолговатое и хорошо смазанное тело пронзает косное пространство – или матушку-Русь. В книжке «Паровозы на дыбы», разбираемой чуть ниже, паровоз посылается «на поля, где недород», чтобы своим внедрением этот недород преодолеть (недостаток рождения) и породить новую жизнь. На картинке художника Н. Ушина к этой книжке паровоз оснащен даже кокетливо закрученными усиками, вполне похожими на сперматозоиды. Чуть выше упоминалось описание некоей загадочной паровозной штуковины как «головки поршневой скалки». Этот неприличный образ способствует имплицитному возникновению мотива насилия и даже инцеста – над матушкой-Русью. И механический паровозный фаллос великолепным образом порождает механического человека – за что, собственно, и боролись. Отметим попутно важную роль нового персонажа в деревенском контексте тех лет – механизатора. По идеологической важности роль его была вполне религиозной. Забегая вперед, не удержимся и от эротического сочетания паровоза и целины, популярного в 1950‐х годах (ил. 41).

Ил. 42. Орловец П. П. Паровозы на дыбы.

Рис. Н. Ушина. М.; Л.: Книга, 1925. Разворот

Любопытный и едва ли не пародический пример очеловечивания паровозов показал в книжке «Паровозы на дыбы» Петр Орловец (ил. 42). Это уже нимало не паровозы попутчиков, но также и не стихийная фольклоризация индустриальной темы[242]. Скорее текст Орловца являет собой образчик эстрадного оживляжа социально приветствуемой темы. Стихи его по-своему восхитительны:

Ну, скорее собирайтесь,

Паровозы, по местам!

Наряжайтесь, умывайтесь,

Смотр готовит Ваня вам.

Не ударьте в грязь котлами…

Художник Николай Ушин изобразил паровозы веселыми и толсто-значительными, наделив их лицами и изящными ручками, а одного даже – усами. Изображение получилось удивительно похожим на товарища Сталина в анимационном фильме Андрея Хржановского «Пейзаж с можжевельником» (1987). Вообще иллюстрации Н. Ушина являют собой образец среднего стиля, если так можно выразиться, искусства середины 1920‐х. Это профессионально сработанные литографии с умелой полиграфической трехцветкой. Упрощение формы и уплощение объемов однозначно восходит к конструктивистскому большому стилю, но лишено жесткости и последовательности последнего. Его персонажи преимущественно рассчитаны на комический эффект, например пионер Ваня, произносящий речь. Изображение соответствует такому тексту: