Что такое хорошо - Евгений Семенович Штейнер

Таким образом, получается, что эти кости мостят путь в светлое будущее, куда и ведет железная дорога. Некрасовская «толпа мертвецов» оказывается коллективной жертвой паровозу – новому богу, с коим и после смерти остаются нерасторжимые узы: «В ночь эту лунную любо нам видеть свой труд!» Паровоз в революционной идеологии превращается в колесницу Джагернаута, под которую необходимо броситься, чтобы попасть в рай и чтобы она смогла бы сама туда доехать и довезти всех, кому положено. («Умрешь недаром, – заклинает тот же народолюбивый Некрасов, коего не грех и повторить: – дело прочно, когда под ним струится кровь».) Это прямо соответствует конструктивистским манифестам: «Скрепленный кровью, СССР стоит прочно»[255]. И для придания вящей крепости под колесницу регулярно бросались: Павка Корчагин, Василий Губанов-«Коммунист» и многие, многие другие. Здесь уместно привести пример из книжки «80 000 лошадей» (ил. 44 и 45), где речь идет о ненасытных котлах – правда, не паровозных, но это не столь важно. Важна оппозиция «машина – кочегар». На запоминающемся жутковатом развороте Борис Покровский нарисовал вверху три паровых котла, весьма похожих на приземистых черных божков с круглыми глазами-манометрами и красным отверстым чревом, где горит огонь. Внизу двигается ровная шеренга крошечных фигурок, толкающих вагонетки с углем. Посередине помещен текст:

А котлы, оскалив пасти,

Кочегаров рвут на части:

– Эй, товарищ, не зевай:

Уголька скорей давай[256].

Если же не накормить машину (паровоз) – нечего будет есть самим. Об этом доходчиво говорится в книжке «Почему не было баранок» Чичаговых – Смирнова (М.; Л.: Госиздат, 1926). На вполне качественно в рамках заданной стилистики сделанной обложке изображен на фоне поезда черный пионер в красном галстуке, весьма выразительно перекрещенный диагональными линиями.

Ил. 44. Воинов В. В. 80 000 лошадей.

Рис. Б. Покровского. Л.: ГИЗ, 1925. Обложка

Показательно, что первый образец коммунистического труда был показан именно применительно к паровозам – в депо Москва-Сортировочная на первом субботнике в 1919 году. По-своему весьма значимо и то, что это был именно субботник – заповедь «Помни день субботний» большевиками сразу оказалась нарушенной и замещенной паровозным шабашем[257]. Вождь назвал этот опыт «великим почином» и оказался прав. «Транспорт налаживается», – отмечали названиями своих картин художники революционной России[258], налаживалась и перевозка, то бишь перемещение больших человеческих масс.

Ил. 45. Воинов В. В. 80 000 лошадей.

Рис. Б. Покровского. Л.: ГИЗ, 1925. Котлы

Детские песенки «Мы едем, едем, едем в далекие края» в жизни оборачивались взрослыми играми в путешествие в один конец, а паровозы стали для многих ладьями Харона. Это было заложено официально и вполне артикулировано семиотически.

Поскольку всякое религиозно-мифологическое сознание иерархично, должен был возникнуть главный советский паровоз, возивший главного пассажира. Паровоз этот был найден и помещен в музей под названием «Траурный поезд В. И. Ленина» на Павелецком вокзале. Главный пассажир не случайно оказался главным советским покойником[259], а большевистская колесница Джагернаута приобрела здесь дополнительные коннотации ладьи Харона. По законам мифологической поливалентности или стягивания различных функций в главном божественном персонаже главный перевозимый покойник выступал также и в качестве перевозчика – представ в роли паровозного кочегара, дабы уехать подальше от преследователей. Паровоз, служивший орудием кочегарной ипостаси вождя, также был превращен в музей – это паровоз № 293, на котором в августе 1917-го Ленин тайно пересек финскую границу, бывшую в той конкретной ситуации границей жизни и смерти. Паровоз этот установлен на перроне Финляндского вокзала в Петербурге. Харон, оседлавший смертоносную колесницу счастья и подбрасывающий уголек в топку мировой революции, – таким может быть инвариант паровозной мифологии или, в иных терминах, такой – стратегия конструктивистски-механического переустройства жизни.

Ил. 46. Зак С. Г. Как Миша читал книжки.

Рис. С. Вишневецкой и Е. Фрадкиной. М.: Московский Рабочий, 1927. Разворот с мавзолеем

При этом страшно могло стать и самому машинисту – см. картинку с хармсообразным (отметим попутно созвучный Харону хар[260]) персонажем работы А. Порет в упоминавшейся уже книжке «Железная дорога». Картинке соответствует следующий текст Введенского:

…Люди, птицы и зверье –

Все пугаются.

Только поезд не боится…

Интересно, что на следующей за машинистом странице в этой книге нарисована удивленная корова, стоящая на шпалах и прислушивающаяся к гудку приближающего поезда. Текст предупреждает: «Уходи-ка ты, корова! / Уходи, пока здорова».

Коллизии «паровоз и звери» посвящена книжка Софьи Федорченко «Как машина зверей всполошила» (М.: Госиздат, б. г.). Художник Иван Ефимов[261] оформил ее довольно живыми рисунками в свободной манере прямо по литографскому камню – черный паровоз, мчащийся через лес, и разноцветные звери по сторонам (ил. 47). В конце изображена рыжая лисица, с опаской перебегающая рельсы. Испуг появляется и у Н. Венгрова в книжке «Чирики-пузырики» с рисунком Н. Шифрина:

Паровоз, паровоз –  гул, гром, гам…

Напуганные сосенки бегут по сторонам[262].

Ил. 47. Федорченко С. З. Как машина зверей всполошила.

Рис. И. Ефимова. М.; Л.: ГИЗ, 1927. Паровоз

Венгрову вторит деревенский (или успешно косящий под него) Дядя Петро. Его паровоз предупреждает:

Трики-трик, долой с дороги,

А не то как наскачу –

У меня порядки строги, –

Мигом всех перетопчу[263].

В динамически напряженных отношениях человека с машиной, в борьбе за первенство машина могла брать верх – и тогда паровоз оказывался «Шайтан-арбой», как в книге С. Григорьева. В некоторых текстах живое хтоническое начало паровоза было выражено прямо и непосредственно, как, например, в книге М. Клоковой «Стальные кони» с добротными иллюстрациями К. Кузнецова:

Черным змеем,

Ветром вея,

Мчится поезд по лесам.

…

Полем чистым

С ревом, свистом ‹…›

Уходи с дороги прочь![264]

В этом обнажавшемся временами страхе перед индустриальной машиной, способной обернуться архаическим змеем, конструктивисты наследовали авторам предшествовавшей эпохи – романтическому и гордому ужасу начала века[265]. Паровоз мог обидеться (например, на выстрел некоего неназванного Житковым врага) и не просто уйти-убежать, а «ответить взрывом» и «разорвать на себе все». Не случайно дальнейшее описано как самостоятельное и последовательное свободное действие самого паровоза. Как разгневанный древний герой или хтоническое божество, оскорбленное людьми, паровоз уничтожает всех и сам себя приносит в жертву, устраивая маленький конец мира. Он «разнес броню, будку, топку, метнул из тендера уголь, рванулся и упал на изрытую насыпь».

Теоретики конструктивизма эксплицитно декларировали наступление новой, неоархаической или (что то же) постчеловеческой эры. Высшие, супрабиологические формы жизни, как уже говорилось, принадлежали машине. «Мы должны научиться относиться к машине не как к чему-то мертвому, чему-то механическому, но как к чему-то одушевленному, органическому, живому. Более того, машины нашего времени в большей степени живы, чем люди, построившие их», – писал А. Топорков в 1921 году[266]. Любопытно, что этот же автор оправдывал язычески анимизирующее отношение к паровозам вполне законной религиозной потребностью народа:

Только в глазах непосвященных он покоится в неподвижности. На самом деле его форма находится в постоянном движении; эта форма живет, и жизнь этой формы одухотворяет мертвый материал машины. Поэтому нет ничего фальшивого или случайного в том, что люди, работающие с машинами, персонифицируют их. Машинист, гордый