Ныряя в синеву небес, не забудь расправить крылья. Том 2 - Ринга Ли

class="p1">– Нравятся, но я не привык к такой еде, – так же тихо ответил Чоу Лицзы, хмурясь и пытаясь скрыть неловкость. – Достаточно простой пищи, чтобы утолить голод. К чему такие изыски?

– Изыски доставляют удовольствие. Разве это плохо? Ну же, попробуй.

Слушая эти убеждения, Лю Синь закатил глаза и почесал нос. Сяо Вэнь, заметив это, тут же фыркнул и заговорил громче:

– Не можешь же ты весь вечер есть одну только капусту. Так ведь можно и козлом стать. – Кинув красноречивый взгляд в сторону Лю Синя, он вновь обратил свое внимание на Чоу Лицзы. Слепец с начала вечера сидел с прямой спиной, словно проглотил копье. Желваки на его скулах то и дело напрягались, должно быть, от аромата жареного мяса и рыбы. Лю Синь посочувствовал бы ему, ведь он и сам бывал в подобных ситуациях, но не в этот раз.

Разломив мандарин, он принялся с наслаждением жевать сочную мякоть, обращаясь к Тан Цзэмину, который снова подливал вино в его чарку:

– Больше не нужно. Хочу сохранить трезвость рассудка, чтобы не рухнуть пьяным в каком-нибудь переулке и не проснуться наутро не пойми где.

Сяо Вэнь медленно повернул голову, прищурив вспыхнувшие глаза. Но не успел он открыть рот, как Чоу Лицзы, не замечая возникшего напряжения, вдруг задумчиво протянул:

– На самом деле нет ничего плохого в том, чтобы есть что-то одно. Человек, вырастивший меня, не готовил мне, поэтому я вполне могу питаться даже сырыми овощами.

Лю Синь глубоко вздохнул, придавая голосу оттенок печали:

– Судьбе молодого господина Чоу можно только посочувствовать. В любом случае господин Сяо прав, не стоит обделять себя на таком пиру и поминать прошлое.

Чоу Лицзы тут же обернулся на голос. Он выглядел растерянным, словно понятия не имел, что их разговор слышит кто-то еще.

– Господин Лю?

– Мм, – кивнул Лю Синь, засовывая в рот очередную дольку и глядя перед собой.

Сяо Вэнь тут же неловко кашлянул, обращаясь к Чоу Лицзы:

– Прости. Гости на этом пиру рассажены по определенной схеме. Я знаю, что Лю Синь в прошлый раз нагрубил тебе и не извинился. Ты выглядел таким бледным. – Сяо Вэнь выделил голосом последние слова и выжидательно посмотрел на Лю Синя.

Чоу Лицзы повернулся к Лю Синю, чтобы что-то сказать, но его прервал звонкий женский голос, пронесшийся по всему залу, заглушая цимбалы.

– Я видела в доме господина Лю прекрасную пипу, – обращая на себя внимание, заявила Сюн Чанъи, которая сидела через проход. Ловя на себе взгляды всех гостей и слыша перешептывания, женщина растянула алые губы в улыбку, сияя глазами. – Сыграйте нам, господин Лю.

Лю Синь, выдернутый из раздумий, оцепенел, увидев, что все смотрят на него. Неловко кашлянув, он вежливо сказал ровным голосом:

– Боюсь, моя игра лишь оскорбит слух всех присутствующих. Я весьма плох в этом.

– Неужели вы заставите нас ждать, господин Лю? – выдохнул дым мужчина, который ранее назвал его калекой. Он глядел на Лю Синя прохладным надменным взглядом.

Лю Синь ненавидел всеобщее внимание, но еще больше он ненавидел, когда на него смотрят свысока и принуждают к чему-либо. Загнанный в угол, он пытался найти выход, когда Тан Цзэмин вдруг шепнул:

– Ифу, сыграй мне. – И улыбнулся, встречая изумленный взгляд Лю Синя. – Только для меня. Не для них.

В этот момент Тан Цзэмину хотелось вызвериться на всех гостей, которые уже начали глумливо посмеиваться, порицая Лю Синя за то, что тот дерзнул оскорбить отказом их напыщенные задницы. Но еще больше ему хотелось, чтобы Лю Синь показал им, на что способен, и утер этим снобам нос. Тан Цзэмин не раз слышал его игру, а потому был полностью уверен, что Лю Синь не ударит в грязь лицом.

Лю Синь удивленно смотрел на него. Тан Цзэмин просто сказал те же слова, что говорил ему, когда они сидели у камина, и очередной рассказ подходил к концу, а спать им обоим не хотелось. От внимания Тан Цзэмина он не испытывал неловкости. Подумав об этом, Лю Синь коротко кивнул и встал. Взяв черную пипу из рук прислужника, он сел в центре зала в полной тишине и оправил свои алые широкополые одежды.

Тихие переливы простой незнакомой мелодии, раздавшиеся под сводом павильона, казалось, сосредоточились в этом месте, не покидая полога. Лю Синь медленно перебирал струны, сдерживая улыбку и глядя на Тан Цзэмина.

Тан Цзэмин сидел напротив, смотря на него и не обращая внимания на гостей, затаивших дыхание. Как и в самый обычный вечер, Лю Синь без стеснения играл перед ним. И едва первые звуки сорвались со струн, он почувствовал небывалую уверенность в своих силах. Даже множество взглядов нисколько его не смущали.

Еще в горах Сюэ, когда холод и снег были для него невыносимы и казалось, что выхода ему не найти, Тан Цзэмин воскрешал в памяти звуки, извлекаемые Лю Синем из музыкального инструмента. Только они помогали ему идти дальше, когда он ничего не видел перед собой; помогали пробираться через непроходимые снега и сопротивляться ветрам; они словно вели его домой. На Севере говорят, что каждый его житель может найти дорогу только по одному ему известной тропе, которая освещена человеком, способным указать ему путь.

Это ли отразилось в глазах Тан Цзэмина или же другое – никто из этих двоих не знал. Но Лю Синь, поддавшись эмоциям, вдруг запел мелодичным голосом:

Вокруг меня царит великолепие[22],

Но не родной мне этот край – чужой.

Найду ли силы для преодоления,

И стоит ль восхищаться красотой?

Едва первые строки сорвались с его губ, как все присутствующие смолкли, наслаждаясь слитным звучанием струн и приятного голоса.

Мне кажется, что впереди за той долиной,

Там, где небеса сливаются с землей,

Тоскующее сердце видит все места родные,

Леса, поля, ручьи за пиками высоких гор.

Снег, парящий под сводом, вдруг замер на несколько долгих мгновений, а потом прорвал завесу купола и тихо закружился над головой Лю Синя. Снежинки сплетались за его спиной в причудливые узоры, распускаясь то цветами, то крыльями.

Садится солнце, медленно бреду я,

Подавленный разлукой, вдоль перил,

Сереет небо, краски отступают,

И ветер вновь страдающую песнь завыл.

Что-то под ребрами Сяо Вэня судорожно сжалось, когда он посмотрел на Лю Синя. На вопрос Чоу Лицзы о том, не его ли друг так поет, лекарь лишь кивнул, забыв,