Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход - Сергей Евгеньевич Вишняков

финансовая сторона их не беспокоила – король взял обязанность по обеспечению армии на себя, а королю можно верить. Более того, перспектива поживиться за счет богатого Египта вместо постоянно разоряемой и небогатой Святой земли сразу добавляла энтузиазма тем, кто задумывался о проблемах дома, во Франции.

– Господа, братья мои! – торжественно продолжил король. – Я рад, что вы все согласны со мной. Но важно, чтобы наконец-то воцарилось согласие между тамплиерами и госпитальерами. Они опора христиан на Востоке. Жан де Роне, Гийом де Соннак, у нас с вами одна родина, одна вера. Мы все – воины Иисуса Христа. Прошу вас, примиритесь, не время для распрей. Мы как никогда должны быть едины, чтобы раз и навсегда сокрушить сарацин.

Гийом де Соннак как старший в летах поднялся первым. Он был опытным политиком, храбрым рыцарем, сдержанным и честным христианином и понимал, как вовремя подоспел с крестовым походом французский король, ведь без его вмешательства названный «слабым» египетский султан мог начать новое наступление на христианские земли в Святой земле. Более того, ведь после призыва папы римского, объявившего крестовый поход, никто из европейских королей или крупных сеньоров не ответил на призыв, кроме Людовика IX. Соннак стал Великим магистром всего лишь год назад, после гибели в катастрофической битве при Форбии предыдущего магистра Армана де Перигора. Перигор унес с собой в могилу горечь поражения, Соннак у тамплиеров стал символом возрождения ордена, понесшего при Форбии тяжелейшие потери. Но не склоки с госпитальерами могли стать этим возрождением, а военные победы.

– Жан де Роне, вот вам моя рука! – сказал Соннак, поддерживая интонацией общую торжественность собрания. – Господь и король Франции ждут от нас совместных усилий, не только в горячей молитве, но, главное, в бою. Забудем все прежние размолвки, их время прошло. Да и в чем нам было соперничать, де Роне? Только в том, кто лучше служит Богу и убьет больше сарацин и тем лучше послужит христианам? Госпитальеры – такие же братья тамплиерам, как и все христиане!

Жан де Роне хоть и был младше седого Соннака, но понимал, как странно звучат слова о примирении от человека, уже несколько недель науськивавшего короля против госпитальеров. Конечно, ради дела примирение необходимо, но де Роне, хоть и временно возглавлял орден, знал, что после похода, вынужденной дружбе с тамплиерами быстро придет конец. Тем не менее зажигательная речь и доводы Людовика Французского воодушевили и скептически настроенного Жана де Роне. Он, как и Соннак, сознавал бессмысленность вражды с тамплиерами в то время, когда сарацины торжествуют победу. Примирение устроит всех, и, конечно же, Господа.

– Мир, сеньор де Соннак! – ответил Жан де Роне и не только крепко пожал руку тамплиеру, но и обнял его. Черный плащ госпитальера соединился с белым плащом тамплиера.

Глава шестнадцатая

Послы монгольского хана

Бертран д'Атталь выздоравливал тяжело. После поединка с графом д'Артуа у него оказались сломаны шесть ребер, имелись тяжелейшие ушибы по всему телу. Лекари кипрского короля, вызванные графом к раненому, всерьез опасались внутренних кровотечений. Однако постепенно шевалье пошел на поправку, самые худшие подозрения отпали. Бертран не терял сознания, однако постоянно мучился от боли, стонал и только и мечтал, чтобы провалиться в беспамятство. Лекари давали ему обезболивающие настои трав, от которых Бертран цепенел, погружаясь в какой-то туман. Ребра туго бинтовали, смазывали мазями обширные кровоподтеки по всему телу.

Когда наконец ему стало немного лучше, Бертран, с трудом присаживаясь в постели, спросил о времени. Слуги, приставленные к нему графом, сказали, что уже ноябрь. Солнце светило в его комнату мягко, и Бертрану показалось, что даже как-то уныло. Но унылым было его собственное настроение. Он подумал, что, начиная с августа, уже три раза тяжело болел – первый раз после отравления, второй – после ранения в поединке с Эмбером де Божё-младшим на корабле, третий раз – здесь, в замке Никосии. И это в то время, когда поход еще, считай, даже не начался. Что же будет с ним, когда начнутся боевые действия? Бертран скептически посмотрел на свое будущее. В мирное время он за короткий срок три раза мог умереть, а в бою, с таким везением, скорее всего, сразу погибнет.

Когда граф Роберт д'Артуа узнал об улучшении самочувствия шевалье д'Атталя, он сразу навестил его, еще раз подтвердив свои слова с предложением дружбы, сказанные в конце боя. Бертран сидел на кровати весь перебинтованный, с немытыми несколько недель лохматыми волосами, исхудавший, бледный перед пышущим здоровьем графом, с уважением и благосклонностью говорившим с ним. Бертран не чувствовал злобы по отношению к графу, видя искренность его намерений, и понимал – теперь у него появился реальный шанс возвыситься, быть постоянно при королевском дворе. Это, конечно, льстило бедному шевалье из провинции. Вымученно улыбнувшись, так как опухлость лица еще не спала и рассеченная нижняя губа до конца не зажила, он пожал протянутую руку графа.

– Ну, вот и славно, Бертран! – хлопнул его по забинтованному плечу Роберт д'Артуа, особо не заботясь, причиняет ли это боль раненому или нет. – Я закажу обедню за твое здравие! Что бы ты хотел сейчас? Девицу тебе, наверно, еще рано – не осилишь. Может, вина? Что лекари говорят? Да можно, можно, конечно! Или давай, я скажу, чтобы Брандикур со своей компанией провансальцев к тебе пришел – песни, штуки, ты развеселишься, еще быстрее на поправку пойдешь!

– Я бы хотел только, чтобы мой слуга Жако Гринель был теперь рядом со мной. Приставленные вами слуги хороши, но они мне чужие, а Жако – мой земляк.

– Хорошо, я сегодня же пошлю его разыскать. Может, что-то еще?

– Граф, как я буду служить вам, если у меня вассальные обязательства по отношению к барону Тибо де Фрею?

– Я с ним поговорю. Уверен – никаких проблем не возникнет. Если твой Жако сейчас с бароном, то быстро найти их, возможно, не получится. Все крестоносцы покинули Никосию, живут в лагерях в окрестностях или в деревнях. Вот еще что, Бертран. Ты храбрый малый, но сражаешься плоховато. Как только выздоровеешь, я и коннетабль де Божё лично тебя обучим настоящему бою на мечах!

Бертран еще раз вымученно улыбнулся в знак благодарности, и склонил голову.

Сразу после графа появился Брандикур – один, без других трубадуров-провансальцев. Покосившись на чашку, из которой Бертрану давали обезболивающее питье, он спросил:

– Ты хоть помнишь, племянник, что я каждый день к тебе приходил, пока ты тут лежал и помирал? Сдается мне, что не очень. Это пойло боль успокаивало, но