Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход - Сергей Евгеньевич Вишняков

Эльджигидей давно были поклонниками христианской веры, и многочисленные монахи-проповедники, присылаемые папой римским, убедили их добрее и терпимее относиться к христианам, а потом и вовсе перейди в христианскую веру.

– Я не ослышался? Господа, а вы понимаете значение этих слов? – поднялся с трона пораженный Людовик. – Монгольский хан принял нашу веру! Если хан и его полководец стали христианами, значит, и весь дикий далекий мир на востоке за странами арабскими вскоре тоже станет христианским!

Сеньоры переглядывались, недоумевая, верить ли прочитанному. Особенно недоверчиво отнесся к письму Жан де Роне – магистр госпитальеров, его поддержал и магистр тамплиеров Гийом де Соннак. Непримиримые соперники, они думали одинаково, основываясь на знаниях, полученных на службе в Святой земле, и сразу высказались по данному поводу королю.

– Давайте будем читать дальше, – примирительно произнес Андре де Лонжюмо, видя, что Людовику неприятно от того, как магистры не разделяют его радость.

Эльджигидей писал, что его орда готовится напасть на Багдад, где правит ничтожный халиф Аль Мустасим, и предлагает христианнейшему французскому королю свою дружбу, и взаимодействие. Пусть крестоносцы нападут на египетского султана и тем самым лишат халифа союзника.

Оба короля и собравшиеся сеньоры одобрительно зашумели. Монгольский хан – союзник французского короля и крестоносцев – что может быть лучше?! Получалось, что и христиане извлекут выгоду – войска багдадского халифа не придут на помощь египетскому султану, когда крестоносцы его атакуют.

Магистры и сеньоры бурно стали обсуждать именно эту часть письма, Людовик же, обрадованный, все же хотел добраться до истины в отношении принятия христианства ханом. Давид и Марк сказали, что ничего такого они лично не знают. Но прибавили, что Эльджигидей-нойон действительно хорошо относится к христианам, однако является ли сам христианином, посланцы не знали. Давид сказал, что когда Эльджигидей лично передавал им письмо, то перекрестился.

Андре де Лонжюмо тихо сказал королю Людовику:

– Ваше величество, я долгое время жил среди монголов и знаю их коварство. Перекреститься – не значит действительно верить и быть христианином. Монголы хитры, они пойдут на все, чтобы убедить других в том, что им нужно. Возможно, Эльджигидей-нойон принял Христа, но может статься, это просто уловка. Про Гуюк-хана – тоже всего лишь слова. Нет свидетельства о его переходе в нашу веру.

– Получается, мы должны верить на слово?

– Да, государь. Или не верить. В любом случае предложение Эльджигидея вам выгодно.

– Конечно, но не менее важно определить – свет христианства проник в монгольские орды или нет?! Считаю, нам надо верить Эльджигидею! Я отправлю в ставку хана Гуюка своих послов с богатыми дарами, чтобы они все узнали, как обстоят дела на самом деле. Андре де Лонжюмо, я хочу доверить тебе эту великую миссию! Согласишься ли ты?

Доминиканец посмотрел на короля смиренно и решительно – он много лет жил различными долгими миссиями, в них видел свое призвание и служение Господу.

– Я готов идти хоть завтра, хоть сейчас, – ответил он, перекрестившись. – Во имя Иисуса Христа!

Глава семнадцатая

Адюльтер

Бертран д'Атталь, благодаря покровительству графа д'Артуа, вошел в круг рыцарей короля, тренируясь с ними, выпивая да и просто слушая беседы. Всего за насколько недель он узнал обо всем, что происходит во Франции и что происходило раньше, намного больше, чем за всю предыдущую жизнь. Рыцари при королевском дворе были самые разные как по возрасту, так и по знатности и богатству и, конечно, по характеру. Встречались угрюмые богомольцы и любители женщин и хорошей выпивки; как известные победители рыцарских турниров и те, кто прошел немало войн, так и совсем новички, подобно самому Бертрану; рыцари, прибывшие в сопровождении своих верных жен, по примеру короля и его братьев, так и те, кто, оставив жен дома управлять поместьями, быстро отыскал в Никосии подруг, чтобы провести с ними милую кипрскую зиму; были те, кто горел ненавистью к сарацинам, никогда не видя их ранее, и те, кто уже сталкивались с мусульманами в бою и потеряли своих родственников и друзей, некоторые не скрывали, что хотели бы добраться до богатых золотом сарацинских сундуков, других же в благоговейный трепет приводила сама мысль в конце похода прикоснуться к иерусалимским святыням.

Бертран слушал королевских рыцарей и многие их слова впитывал в себя, словно учился у них жизненному опыту, хотя иной раз, кроме бравады, рыцари не выдавали ничего. Скромнягу Бертрана быстро перестали замечать. Его стойкое сопротивление графу д'Артуа во время поединка, о котором всем рассказали коннетабль Эмбер де Божё и его тезка-племянник, как-то незаметно позабылось на фоне общей серости Атталя и событий – сначала обсуждения послов монгольского хана и влияние возможного союза с монголами на крестовый поход, потом – прибытие на Кипр жены короля Латинской империи – Марии де Бриенны, а также слухах о болезнях, распространившихся среди крестоносцев и уже принесших смертельные исходы.

Бертран же хотел найти себе настоящего друга и наставника. Он приглядывался к разным рыцарям, надеясь в скором будущем завязать более короткое знакомство. Атталю больше всех импонировали несколько рыцарей.

Первым был Филипп де Нантей – вассал графа Тибо Шампанского и, как и его знаменитый сюзерен, певец и трубадур. Более того, Филипп считался другом графа Шампанского. Вместе они участвовали в крестовом походе баронов, но Филипп де Нантей, в отличие от графа, попал в плен и испытал на себе «прелести» каирской тюрьмы. Сарацинская неволя не сломила сеньора де Нантея, как истинный поэт он обратил тяжкие испытания себе на пользу. Граф Тибо Шампанский возвращался из похода с лекарственной розой, названной «Прованс», которую он перевозил в своем шлеме, частицей Креста Господня и виноградной лозой, обещающей отличное урожайное белое вино, а Филипп де Нантей увозил в своей голове песнь о крестовом походе, сочиненную в жутких каирских застенках.

Собственно говоря, сдружиться с Нантеем Бертрану посоветовал Брандикур, считая, что по характеру Филипп чем-то напоминает ему Атталя – храбрый, неунывающий, мечтательный.

Вторым рыцарем, обращавшим на себя внимание Бертрана, являлся Жоффруа де Сержин. Он был младше Брандикура, однако, в отличие от провансальского фаворита королевы, вел не праздный образ жизни при дворе, а уже имел опыт войны с сарацинами, участвуя в крестовом походе баронов и в битве при Форбии, после которой остался жив и вернулся во Францию. Сержин был одержим идей крестовых походов и реванша за понесенные поражения недавнего прошлого и пленение своего старшего брата – Пьера де Сержина, архиепископом города Тира, попавшего к сарацинам в плен после поражения при Форбии. Сам Жоффруа слышал, что хорезмийцы казнили его после пленения,