Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

и ступни алой краской мехнди. Вокруг нарядной, украшенной драгоценностями Минни будут петь песни. А потом приедет на коне жених, усадит ее в паланкин и заберет с собой… к себе… в свой дом… Он станет целовать ее ладони до тех пор, пока не сотрет алую краску своими поцелуями…

А ведь и ее руки были когда-то алыми от мехнди, но муж ни разу не поцеловал ее ладони, ни разу не прижал их к губам, не коснулся своих глаз ее руками. Усталый, возвращался он домой с работы, торопливо ел и валился в постель. Порой до полуночи лежала она с открытыми глазами, все мечтала о сыне, и только когда звезды начинали меркнуть, засыпала…

Справедлива пословица: дочери сами приходят, сами и уходят. Через два года после свадьбы у Малан родилась Минни, маленькая, словно зернышко, девочка с большими черными глазами, точно такими же, как у Малан. Малан была бесконечно счастлива, ей казалось, будто она снова пришла в этот мир в образе своей дочери, но теперь-то уж для того, чтобы исполнилось желание ее сердца. И губы ее трепетали от какой-то необъяснимой жажды…

Закончив работу на кухне, Минни заперла двери и прилегла отдохнуть.

А какая стояла ночь! На их пустынный двор в гости пришла луна. И воздух был так свеж. «Зачем я сижу здесь? — думала Малан. — Чего жду? Минни давно уже спит… Ах, почему именно сегодня уехал в город отец Минни?»

Малан набросила на голову новую нарядную шаль дочери. В лунном свете, переливаясь, сверкали на ней золотые блестки, словно небесные звездочки запутались в волосах Малан и отблеск их играет на ее ресницах, щеках, плечах… Рядом, на манговом дереве, закричала птица; — ух, ух, — так она будет ухать всю ночь, звать кого-то. Всю эту ясную ночь… всю жизнь… А тот, кого она ждет, не пришел… Да что это с ней сегодня? Может быть, виной всему одиночество? Но ведь рядом в доме спит Минни, ее дочь. Дочь, которую через неделю выдадут замуж и она уйдет в дом свекра. И Малан останется одна… одна на этом большом дворе… Она вздрогнула. Зачем уходит Минни? Она станет невесткой деревенского старосты, у нее будет своя семья! А она, Малан, окажется совсем, совсем одна. Отец Минни — человек занятой, у него без конца какие-то дела, а словом перемолвиться с женой у него, видно, нет ни времени, ни охоты.

Малан вошла в дом. Минни крепко спала. Красные стеклянные браслеты, которые девушка купила себе вчера, лежали у нее в изголовье. Чтобы они не разбились, Малан решила переложить их на полку. Машинально, один за другим она надела браслеты на свои запястья; по шесть на каждую руку. Браслеты поблескивали и тихо, мелодично звенели.

В новой шелковой шали, с красными браслетами на запястьях, вышла Малан во двор, освещенный луной. Она вся дрожала. И вдруг раздался стук в ворота. Это был его стук — негромкий, осторожный, торопливый. Он пришел, как обещал. «В полнолуние, ночью, я постучусь к тебе. Захочешь — откроешь, не захочешь — не откроешь. Стучать в твою дверь — вот все, на что я имею право!» — писал он, и теперь — тук-тук-тук, — тихо, сладко, нежно. Это был его стук… О, вор, крадущийся ночью в полнолуние!.. Вдруг густое черное облако заволокло небо. Тьма окутала землю, словно кто-то внезапно потушил ярко пылавший светильник. И тогда в этой темноте раздались шаги Малан. Мрак, холод… Дрожа всем телом, повернула она ключ и оказалась в объятиях трепетных, жаждущих рук. И губы к губам… Так долго сдерживаемый поток обрушивается вдруг на плотину и сметает ее.

Малан не помнила, как очутилась за деревней, под огромным раскидистым баньяном, сколько времени они там стояли. Не помнила, как они опустились на землю, не помнила, долго ли пробыли вдвоем. Только когда колесница зари пронеслась по улицам, очнулась Малан. Выскользнула из его объятий и, закрыв лицо шалью, поспешила домой.

Дома Малан сняла браслеты, положила их на подушку дочери, туда, где они лежали раньше, сбросила шелковую шаль и, накинув на себя старую, легла в постель. Она спала так крепко, словно всю жизнь бодрствовала и теперь наконец прилегла отдохнуть. Проснулась Малан лишь в полдень.

— Ах, мама, ты сегодня спишь, как юная девушка или птичка, — сказала Минни.

Она давно уже встала, подмела пол, затопила печь. И теперь, умывшись и причесавшись, собралась идти в храм.

Минни ушла, а Малан села на пороге дома. Дул нежный восточный ветерок. Теплый воздух струился по земле. Вокруг была тишина. Малан казалось, что она сама словно полная крынка молока, в котором плавают бутоны жасмина. Глаза ее то закрывались в сладкой дремоте, то раскрывались.

— Эй, Малан! Куда это подевалась твоя непутевая дочь? Ну и бесстыдница! Через четыре дня свадьба, а она с парнями путается!

Это кричала Ладжо, их соседка.

— Что ты болтаешь? Моя дочь чиста! — резко сказала Малан.

— Ничего себе, чиста! Всю ночь валялась в поле, как последняя шлюха!

Малан обмерла. Кровь застыла в ее жилах. Остановившимся взором смотрела она на соседку, а та продолжала:

— Этой ночью мне что-то не спалось. Вышла я за ворота и вдруг вижу: стоят они на пороге да обнимаются, а потом ушли из дому. Всю ночь двери твоего дома были раскрыты настежь, а они знай себе забавлялись в поле. До сна ли мне было! Эти девчонки теперь все одинаковы. Не то что раньше! Мы, бывало, боялись лицо приоткрыть! — И Ладжо заплакала.

Малан словно оцепенела. А Ладжо ушла, всхлипывая.

Едва она скрылась из виду, раздался голос старосты Джумана:

— Эй, Малан, послушай-ка!

— Что случилось, Джуман? — спросила Малан и не узнала своего голоса: приглушенный и хриплый, он доносился будто из глубокого колодца.

— Да ты знаешь, что вытворяла твоя дочка Минни вчерашней ночью? С кем-то миловалась под баньяном. Дважды проходил я в десяти шагах от них — им нипочем, целовались так, что ничего кругом не замечали. Сперва стояли под баньяном, потом пошли в поле. Я всю ночь стерег твой дом. Знаю: ведь через четыре дня свадьба, в доме полно всякого добра, а двери раскрыты, долго ли до греха. С рассветом я ушел, уж не знаю, когда она вернулась. Ах, горе-то какое… Я же ее с самого детства помню. Будь это моя дочь, голову б ей свернул!

Не успел Джуман уйти, во двор вбежал помещик Ранта.

— Где твоя дочь? — вне себя от ярости загремел он. — Где эта шлюха? Подумать только, пришла на мое поле, подлая тварь!

Он споткнулся, туфля