Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

заполнять не меньше десятка бланков и долго подсчитывать, сколько денег надо перевести и сколько уплатить за пересылку, чтобы не просчитаться и не вызвать гнев хозяина — какого-нибудь лавочника. Знакомых среди этих посыльных он не найдет. Знакомства тут могут быть только минутные, когда кто-нибудь попросит ручку: «Два слова дописать», — а затем, перечитав написанное, с бесстрастным «спасибо» рассеянно возвратит ручку и, занятый своими мыслями, направится к окошечку, где продают марки.

Внезапно его охватило раздражение. Зажав блокнот в руке, он обвел взглядом высокие здания, украшенные коронами сверкающей рекламы. Названия фирм были ему неизвестны. А вот в Аллахабаде о самом крупном торговце тканями он знал, что раньше тот был бедняком, торговал вразнос и весь свой товар таскал на собственных плечах. Сейчас он послал сына учиться за границу, а сам стал очень набожным, ходит с сандаловым тилаком[101] на лбу, но покупателей обманывает почем зря и собирается выставить свою кандидатуру в муниципалитет. Здесь же, в столице, никто ни о ком ничего не знает.

В центре Канот-плейс просторные лужайки. Под немногочисленными деревьями скамейки, установленные городскими властями. На них сидят с усталым видом несколько человек, рядом бегают ребятишки. Лица детей, их игры кажутся ему близкими и знакомыми. Но мать, которая в этот момент лакомится хрустящими жареными лепешками, симпатии не вызывает. В ее глазах не видно естественной материнской неясности, придающей женщине обаяние и величавость. Во всем ее облике явственно проглядывает надменное самодовольство, чувство столь же пьянящее, сколь банальное и пустое. Она бросает окружающим вызов, который нельзя отвергнуть, но нельзя и принять. Этот вызов звучит у всех в ушах, и все проходят мимо, словно глухие.

Неплохо было бы посидеть на этой красивой лужайке, подумал он, но вспомнил, что доверять ее красоте тоже нельзя. Вчера, когда он присел здесь на траву, откуда-то незаметно, совсем по-воровски, подобралась вода. Он тут же вскочил, но брюки уже промокли.

Одиноко стоят деревья. Под ними уже сгустилась тьма. Одиночество, пустота… Ну что ж, пусть одиночество. Надо только, чтобы ничто не мешало ощущать его. А какое здесь одиночество, когда каждые десять минут мимо проходит постовой полицейский! В голых ветках кустарника запутались обертки от мороженого, пакеты из-под жареной кукурузы, валяется порожняя бутылка, брошенная каким-то бездомным выпивохой.

Его взгляд опять останавливается на записной книжке… В этом шумном потоке людей он чувствует себя совершенно потерянным. За три года не было в его жизни ничего, что затронуло бы душу и оставило в ней след — радости или горя. Кругом мертвая пустыня равнодушия. Пустота неведомого и безлюдного морского берега, где слышен только мерный грохот прибоя, отчего тишина кажется еще более гнетущей. Небо, выкроенное в виде носка. Купол Джама-масджид, над которым кружат коршуны. Торговцы цветами, осаждающие женщин. Бездомные мальчишки с пачками вечерних газет.

Чандар вспоминает, что уже очень давно, целую вечность он не встречался с самим собой. У него совсем не бывает времени для этого. Некогда даже спросить: «Ну, как дела? Какие у тебя заботы?» На его губах появляется легкая улыбка. Ведь в записной книжке против каждой пятницы у него написано: «Встреча с самим собой. От семи до девяти вечера». Сегодня как раз пятница. Встреча должна состояться. Чандар бросает взгляд на часы: ровно семь. Но внутренний голос шепчет: «Зачем торопиться? Не зайти ли в кафе, выпить чашку чаю?» Кто может сказать, почему человеку так неприятно встречаться с самим собой? Почему каждый раз он всячески старается оттянуть встречу?

Он видит Ананда, направляющегося сюда с другой стороны улицы. Ему не хочется встречаться с ним. Неприятный тип этот Ананд. От него лучше держаться подальше. Ананду нужен друг, причем такой, который не будет чересчур глубоко забираться в дебри рассуждений о жизни, но с которым можно провести время как подобает интеллигентному человеку. Во всех рассуждениях Ананда сквозит неприятная манерность, неестественность, которую приобретает человек, почерпнувший свои знания только из книг. В какой-то мере эта неестественность присуща и ему, Чандару. Недаром же в университете он долгие часы просиживал над книгами, извлекая из них мертвые сведения о жизни.

А сейчас ему ясно, что то драгоценное время растрачено бездумно и зря. Он погубил его среди безмолвных останков прошлого, избитые рассказы о которых затвердили наизусть полуграмотные провожатые и всякий раз повторяют посетителям одно и то же: «Это Диван-э-хас — зал частных аудиенций! Обратите внимание на мраморную резьбу, здесь стоял трон, убранный драгоценными камнями. Это женские купальни, а вот здесь место, где падишах являлся своим подданным. Этот дворец предназначался для холодного времени года. Тот — для дождливого сезона. А в этом просторном дворце спасались от жары летом. А теперь подойдите сюда. Осторожно, осторожно! На этом месте стояла виселица».

Чандар чувствует себя так, будто он провел двадцать пять лет своей жизни с подобными провожатыми среди руин далекого прошлого, которого он так и не сумел понять. Ему лишь показали Диван-э-хас, резьбу по камню, затем провели через женскую купальню и оставили в темной зловонной комнате с виселицей, где пищат под потолком летучие мыши и раскачивается историческая веревка с петлей, которая, обвившись вокруг шеи, превращала людей в трупы, гниющие в мрачном колодце.

Между ним и этими трупами нет никакой разницы.

Ананд тоже ничем не отличается от них. Чандару хочется избежать встречи с ним, потому что Ананд сразу скажет какую-нибудь пошлость вроде: «Дружище, как красиво у тебя блестят волосы! Чем ты их смазываешь? Брилкримом? Девочки, наверно, так и кидаются тебе на шею!»

И в самом деле, увидев Чандара перед собой, Ананд останавливается:

— Хэлло! Ты здесь? Какими судьбами? Опять девочек с ума сводишь?

Чандару смешно от его слов.

— Ты откуда? — спрашивает он, пряча записную книжку в карман.

— Да просто так, шел мимо. Выпьем, что ли, по чашечке кофе? Или, может, чего-нибудь другого? — предлагает Ананд.

Чандар понимает, что он имеет в виду, и отказывается. Ананд настаивает:

— Пойдем, выпьем! Для чего, спрашивается, живем? — Ананд деланно смеется, затем, фамильярно беря Чандара под локоть, задает вопрос: — Ты при деньгах? — Он произносит эти слова без всякого колебания и ничуть не смущаясь. А что особенного? Просто не хватает нескольких пайс. — Хорошо, — говорит Ананд, не дожидаясь ответа. — Я сейчас достану. — И добавляет для большей убедительности: — Стой здесь. Я быстро.

Он уходит и не возвращается. Чандар уже знаком с его уловками.

Через несколько минут Чандар входит в кафе, идет мимо столиков, покупает у прилавка в углу пачку сигарет и садится.

— Хэлло! — обращается к нему кто-то почти совсем незнакомый и садится