Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

— Он читает свои книжки!

Она захохотала, а другие не поняли.

— Я — писатель, — сказал я примирительно.

Они не поняли.

— Я — журналист, — упростил я им задачу.

На их лицах вдруг возникла заря понимания. Она перешла в зарю уважения. Они почтительно замолчали.

На левом запястье у меня тугой пластмассовый браслет с кодом — чтобы не перепутали, если что. Они решили описать и мое обручальное кольцо. Зачем? Тут я понял, что это на случай… на всякий случай…

— Je pique! — я сжал кулак и поморщился.

Вдруг прибежал еще один кузнечик. Поважнее. Начальник отделения. Мы вас переводим. Куда? Я сижу. Кровать уже укатили с красной сумкой-чемоданом и с грязными колесиками. Куда меня? Я никуда не пойду. Это необходимо. Нет. Но поймите… Нет. Отдавайте мои вещи — я ухожу. Как? Я иду пешком в Париж. Это нельзя. Я русский — мне все можно.

Он открыл рот.

Через полчаса вкатили мою кровать обратно. Все ахнули. Я победил их главного кузнечика, всю больницу, весь мир. Меня облепили насекомые. Они восхищались мной. Они боялись меня. Моя «вторая жена» сказала, молитвенно сложив ладошки: «Мой патрон».

Я победил. Бородино! Но французов на поле не оказалось.

Насекомые меня откачали. Пришла кричащая докторша и объявила, что мне нельзя летать на самолете. Я поеду поездом. «Но какой поезд едет в Москву?» — закричала она. Русский. С купе. Паровоз. Бросаешь бревна — он едет. Она слушала, очарованная. Снег падает. Она перестала кричать. Она вдруг поняла, что я дьявольски красив и я еду на русском поезде.

— Je pique! — напоследок моя «вторая жена» с любовью уколола меня в жопу.

Я вышел из больницы хромая.

Они все-таки меня откачали, эти кузнечики.

В Париже я явился к именитому профессору, чтобы понять, чем я болен.

Он вел себя со мной, как теннисист, который давно уже механически бьет по мячу, но бьет точно и безошибочно. Денег он с меня не взял. В больнице мое тринадцатидневное лечение обошлось моей страховке в 26 000 евро. Наверное, они до сих пор меня проклинают!

Напоследок блестящий теннисист сказал, что я попал не в самую лучшую больницу под Парижем.

— Я вас не понимаю, — признался я, возвращаясь к заветной мысли, — как можно доверять здоровье и жизнь людям, которые живут на другой экзистенциальной платформе. Они прекрасны. Но березы и пальмы — это разные деревья. Как ни крути.

Профессор промолчал. Многозначительно.

— А как вы туда попали?

— С аэропорта «Руасси Шарль де Голль», — сказал я.

— Расскажите.

Ну чего тут рассказывать? Профессор! Я перегулял. Полтора месяца беспробудно жрал и пил вкусное вино. Я прилетел в Париж, взял машину на прокат и поехал домой — я живу у анархистов, Франсуа и Андрэ. У них засранный дом, немытая черепаха в аквариуме. В спальне вместо распятья висит декрет Парижской коммуны. Прямо над головой.

Я зашел в «Каррфур» — это их «Перекресток» — купить стейк на ужин. В двух шагах от магазина — китайский массажный салон, скажу привет. Я знаю хозяйку много лет. Она обрадовалась: «У меня новенькая». Я говорю: «Завтра приду. Я только с самолета».

— Но ее завтра не будет.

Я заколебался.

— Сколько? Нет, это дорого.

— А там напротив через бульвар еще дороже.

— Но мы же друзья.

— Ладно, как раньше. Но ей тоже дай.

— Дам.

Шел домой. Несвойственная мне смертельная усталость.

Назавтра в девять, смешав валокордин с «божоле», пошел за машиной. По дороге к машине вдруг прошиб холодный пот, и на груди у меня на куртке увидел желтую звезду беды. Усталость дикая. Последний день ресторанов до девяти. Завтра все будет закрыто. Массажный кабинет тоже. Да и дерет хозяйка страшные деньги. Теперь на рубли пересчитать — обалдеешь. Вечером перед отлетом иду к русским друзьям. Друзья, не пейте никогда после ужина анисовую водку. Это ужас! Сначала все расширяется, а ночью — беда.

Накануне мне приснилась мистическая подсказка. Она мне редко снится — но это моя привилегия. Серо-синее поле, пустота, какой-то туман. Сюда хочешь?

Я стал жарко спорить.

Тогда прислали новое предупреждение. Желтая стена, на ней LA MORT.

Ну это слишком в лоб, дорогие друзья!

Красные простыни. Пыльные. Насыщенные вонью дуста всего поднебесного мира. Чертовы анархисты! Сами сбежали в Альпы. Выполз зелено-черный таракан и на туалетном столике рухнул. А я дыши дустом. Проклятая черепаха!

Профессор!

Вы когда-нибудь висели на виселице?

Я висел.

У меня десятилетие свадьбы. Игрушки, шампанское. Но нет сил.

Встаю, цепляюсь за стену. Начинаю хрипеть, свистеть, визжать, задыхаться.

Кого-то травят боевыми веществами, а я? Может меня отравили?

Сажусь на красные простыни — не могу. Нечем дышать.

Конец.

Виселица.

Оборвалось.

Как там декабристы.

За окнами темно.

Как это я долечу до Москвы?

Никак.

Выпил с мукой горячего чаю.

Пошел за машиной.

По дороге останавливался пять раз, жадно дышал. Все смотрели с непониманием. Ехал в аэропорт. Высунул морду в окно. Вроде получше. В аэропорте стоят мертвые самолеты.

Я вылезаю. Вытаскиваю красную сумку-чемодан. Ставлю с трудом на колесики.

А где тележка?

Они говорят, нету.

Я начинаю понимать, что без тележки не дотащусь до стойки «Аэрофлота».

Они смотрят на меня. Мне дурно.

Сел опять в машину, не могу встать.

Они вызвали спасателей.

Спасатели приехали через три минуты.

Дайте палец. Какой? Любой. Кислород в крови.

Меньше 70, а надо 98 процентов.

Тут они всполошились. Откуда-то вытащили складную коляску — повезли меня в медчасть. В медчасти сидели, зевали полицейские, дальше меня встретил маленький доктор с умными глазами, в очках и стетоскопом на шее.

Я сидел в кислородной маске. Мне было лучше. Я хотел в Москву. Везите меня в Москву — к стойке «Аэрофлота».

Доктор покачал головой.

Ждали «скорую». Пока ждали, маленький доктор выкатил меня на воздух мимо полицейских.

Светило солнце Аустерлица.

Доктор — маленький француз — улыбнулся мне.

Я говорю: — меня отравили.

Он говорит: — разберутся.

Говорит, он знает несколько русских слов.

Я улыбаюсь улыбкой бывшего повешенного человека.

Давайте!

Он говорит

Спасибо

Да

Нет

Молодец, — киваю я.

Он смотрит еще. Думает еще.

Я знаю еще.

Ну, давайте.

Он смотрит на меня и говорит

НИЧЕГО СТРАШНОГО. Я ПЬЯН.

Я, бывший повешенный, в ожидании «скорой» начинаю хохотать. Я представляю себе толпы наших пьяных туристов, которые ломятся в самолет, а их не пускают — везут к доктору на освидетельствование.

Что они ему говорят, вылупив глаза? Что?