Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

Перевод с маратхи Н. Краснодембской.

Гаджанан Мадхав Муктибодх

ЗЛОСТЬ

Рассказ

Гаджанан Мадхав Муктибодх (1917—1964) — крупнейший представитель нового направления в литературе на языке хинди — «наи кавита» («новая поэзия»). Это направление возникло после обретения Индией независимости и отражает происходящий в развивающихся странах процесс творческого освоения, адаптации современной западной культуры. Широкую известность как поэт и прозаик Муктибодх получил после смерти. Публиковал свои стихи в основном в журналах, участвовал в антологии «новых поэтов» «Семерица струн» (1943); кроме стихов, выпустил сборник критических статей и две книги о литературе и культуре Индии. После смерти поэта были изданы сборники стихов «Лицо луны — кривое» (1964), статей «Эстетика новой литературы» (1971) и сборник рассказов «Человек, поднявшийся из низов» (1972). Произведения Муктибодха переводились на русский язык.

Едва она открыла глаза, как почувствовала, что тяжесть, давящая на грудь, не исчезла. Она не могла понять, на кого сердилась во сне, кто это иногда, не стесняясь, открыто, иногда тайно, исподтишка донимал ее, выводил из себя. Казалось, огромная гора, тяжестью в земной шар, всю ночь давившая на грудь, и теперь покоится на ней.

Открыв глаза, она взглянула на дверь, которая находилась напротив. Дверь все еще была закрыта, через стенку было слышно, как кашляли и отхаркивались старые свекор и свекровь. Из кухни не доносилось ни звука: значит, все еще спят и чай не готов. Впрочем, тишина длилась недолго: вскоре послышались какие-то шорохи, раздался звон посуды. Но мысль, что муж начал готовить чай, не обрадовала, а, напротив, обозлила ее — словно все тело облили едкой щелочью. Эта щелочь вытравляла в ее душе доброе, она с неприязнью думала о человеке, ради которого когда-то пошла бы на все, жизнь бы за него отдала, но как он изменился к худшему!

Она рывком поднялась с постели и, распаляя себя злобой, толкнула спящего рядом с ней младенца, чтобы он заплакал, зашелся в крике, чтобы, услышав его истошный вопль, всполошились, забегали, заохали и запричитали все в доме: свекор и свекровь, старший сын, сдавший экзамен на бакалавра и совсем отбившийся от рук, муж. Это была ее месть дому, — прежде она никогда не выходила из себя.

Она наскоро причесалась, вошла в кухню. Муж, сидя на корточках перед плитой, молча готовил чай, рядом стоял их худенький трехлетний сын. Старшая дочь наполняла водой из крана ведро.

За окном лил дождь, косой и монотонный.

Двое детей, у одного из которых была астма, не взяв с собой зонтиков и не надев ничего теплого, ушли в школу. Сама она мучилась бронхитом.

Но, не думая о себе и о детях, она настежь распахнула окно в кухне. Повеяло сыростью — это ворвался в окно мокрый и колючий ветер с далеких, в синеватой дымке, гор.

Муж посмотрел на разметавшиеся волосы жены и в душе содрогнулся. Он понял, что сегодня ему придется несладко.

Но он не подал вида, начал разливать чай по чашкам и сказал детям, какую чашку отнести дедушке, а какую — бабушке. Жена ушла. Ему на спину падали дождевые капли, край дхоти намок. Он подошел к окну, чтобы затворить ставни, прикрепленные к старым рамам, и не смог оторвать взгляда от далеких свинцовых туч, обложивших горизонт, сквозь которые прорывались золотистые лучи восходящего солнца. Берег пруда тонул в тумане, пропадал в голубовато-зеленой дымке, но уже светились, отражаясь в воде, верхушки деревьев. Появилась надежда, что скоро распогодится.

Он оцепенело смотрел на величественную панораму, развернувшуюся перед ним до самого горизонта. В воздухе была такая свежесть, такая прохлада, что тревожное и тоскливое чувство в его душе перешло в странное волнение, он затрепетал.

Но тут же к нему вернулась привычная озабоченность. Он с силой захлопнул ставни, прогнал с кухни детей и сел на складной стул с чашкой чая в руках.

Отхлебывая чай, он переживал только что увиденное. И неожиданно понял: человек неотделим ни от своего внутреннего мира, ни от того, что происходит вне его. Приметы внутренней жизни проявляются в снах, мыслях и рассуждениях. У человека есть потребность замкнуться в собственной скорлупе. К чему выглядывать наружу? Этим пусть занимаются те, кто протестует против внешнего мира.

Никто же не станет возражать, что в математике (а он изучал ее и даже получил степень бакалавра) существуют мнимые числа. Кто скажет, что эти мнимые числа не нужны? Разве им не следуют еле заметные движения природы? Не придуманы же просто так отрицательные величины и квадратный корень из отрицательного числа? Доказано же, что прямая линия есть разновидность кривой. И это истинная правда (попробуйте ее опровергнуть!), что непременно наступит пора, когда наука разовьется до такой степени, что человек, исследуя природу и заложенные в ней возможности, изменит наконец свою жизнь к лучшему. И все проблемы внешнего мира станут достоянием истории, не больше. Они покажутся нелепыми и ничтожными, и никому не будет до них дела, как и сейчас мало кого интересуют войны, которые вел правитель Бундела по имени Рана Дханга. Он убежден, что через сто лет общество благодаря науке достигнет такого совершенства, что человеку останется только дискутировать о проблемах философии и искусства. Да и много ли это — сто лет в жизни мира и общества? Не успеет история мигнуть, как они пролетят. Его внуки, без сомнения, увидят зарю новой жизни. Да что там внуки, может быть, это случится намного раньше. I don’t care, I will live in my dreams, this is my private world, and I am entitled to live in it, I am not prepared to let orders destroy it[111].

Он даже не заметил, как допил чай и как надел рубашку. Решил было налить себе еще чая, но тут перед ним появилась его мать, сгорбленная, с всклокоченными седыми волосами. Ее мучила одышка, тело сотрясал сухой кашель. Потемневшее, корявое лицо напоминало кусок угля.

— Дай мне чашку чая, Чунну, — попросила она жалобным, умоляющим голосом.

При этих словах матери сердце Чунну заныло, затосковало. Куда же подевались ее прежние энергия и смекалка рачительной хозяйки? Трудно предположить, что еще недавно она заправляла всем в доме. Теперь мать выпрашивала у него какую-то жалкую чашку чая. Его сыновний долг — поддерживать жизнь в этом дряхлеющем, замученном астмой теле. А как же иначе? Но его возможности так ограничены. После первой же выпитой чашки чая молока в доме почти не осталось, разве что две ложечки для жены. Что тут поделаешь?

Он посмотрел на мать и вдруг