Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

class="p1">Я обомлел. Сказать по правде, я и не подозревал, что в наших местах есть какая-то археология. Мне было ясно, что место у профессора и жалованье зависят от того, что я отвечу. Я лихорадочно порылся в скудных исторических познаниях, приобретенных в начальной школе, и ответил:

— Да как вам сказать… До сих пор никаких методических работ здесь не велось, хотя время от времени какой-нибудь безграмотный крестьянин и находит во время пахоты странные обломки древней керамики и металла.

— Ах, вот как! — воскликнул он, навострив уши. — Что же они с ними делают?

— Да просто выбрасывают вон или отдают детям, — ответил я.

— Ужасно! — пробормотал он. — Почему бы вам не собрать все это в одном месте?

— Отныне я посвящу себя этому важному делу, господин, — сказал я.

На том мы и порешили. Он тут же взял меня к себе на службу, положив мне пятьдесят рупий в месяц. В мои обязанности входило всюду сопровождать его и помогать ему в работе.

Я был не дурак — и месяца не прошло, как я уже поднаторел в археологии. От моего внимания не ускользало ничто. Все, что попадалось мне на глаза, я подбирал, чистил, надраивал изо всех сил, а потом подавал ему на обозрение. С сожалением должен признать, что чаще всего это были бесполезные обломки известного периода, а именно: наших дней. Впрочем, однажды (я счастлив сообщить вам об этом) я сделал настоящее открытие.

Мы выехали как-то на субботу и воскресенье в деревню Сирал, расположенную в шестидесяти милях от города. Это прелестное местечко, насчитывающее около сотни домов. Река Сарайу огибает его с севера. Здесь она шире, чем в любом другом месте нашего района. На том берегу от самой реки идут великолепные заросли бамбука и тика. Самой современной постройкой в этой деревне был крошечный коттедж из двух комнат. Мой профессор занимал в нем одну комнату, а я — другую. Мы рыскали по окрестностям в поисках холмика, под которым, как мы предполагали, был погребен целый город. Наша находка должна была отодвинуть границы первой человеческой цивилизации на три столетия в глубь веков. Мохенджо-даро[115] поблекло бы по сравнению с нашим открытием. Легко понять, что поиск шел весьма напряженно. Профессору почему-то безумно хотелось переплюнуть Мохенджо-даро и все прочие открытия. Его заветным желанием было монополизировать открытие самой древней цивилизации и положить ей время, какое ему в голову придет. Мне это казалось слабостью с его стороны, вполне простительной, впрочем, для великого мужа науки, который столь многого достиг в жизни. Однако я отвлекся. Вернемся к моему рассказу.

Однажды я пошел на реку искупаться. Вечер был чудесный. Днем я как следует потрудился, помогая профессору отмыть и исследовать кусок цветного витража, найденного в поле неподалеку от деревни. Профессор провел весь день над этим стеклом. Он то и дело тряс головой и говорил:

— Вполне может быть, что это самая важная в моей жизни находка. Этот осколок витража, который вы видите перед собой, не простой археологический экспонат, а необычайно важное звено. Это флорентийское стекло, а ведь оно вышло из моды еще в пятом году нашей эры. Как же оно попало сюда? Его не найти ни в одном другом месте мира. Если в этом как следует разобраться, мы сможем многое добавить к ранней истории Древнего Рима и этой части Индии. В наших исторических представлениях произойдет настоящий переворот.

Весь день он только об этом и говорил. Он весь дрожал от возбуждения и потерял всякий вкус к пище.

— Мы должны продвигаться вперед с величайшей осторожностью, — бормотал он. — Не пропустить ни малейшей детали. Смотреть в оба. Мы находимся накануне великих открытий…

Я заразился его волнением, в глазах у меня загорелся жадный огонь открытий. В этом состоянии я и погрузился в тот вечер в воды Сарайу. Нырнув на самое дно, я задел рукой за какой-то твердый предмет, лежавший в песке. Ощупав его, я понял, что это каменная фигура какого-то божества. Я поднялся с ним на поверхность воды, вылез на ступеньки и, не вытираясь, принялся его разглядывать.

— Он открывает перед нами совершенно новые перспективы! — воскликнул профессор в восторге. При свете фонаря он внимательно рассматривал каменного божка. Изваяние было около фута высотой и гладкое, как стекло. Не мудрено, ведь оно пролежало под водой многие годы. У него недоставало одной руки, одного глаза, носа и рта. Сохранившиеся детали одежды и украшений профессор изучил с величайшим вниманием. Он просидел над божком до трех часов ночи. Спустя час он заглянул в мою комнату и объявил:

— Это древнеримское божество. Как оно попало сюда — историческая загадка, которой нам предстоит заняться, опираясь на свежие данные. История Индии получит теперь совершенно новое освещение.

Не прошло и двух месяцев, как все крупнейшие газеты и журналы в мире опубликовали подробности этого открытия. Исторические общества и конференции заслушали о нем доклады. На меня стали смотреть как на спасителя индийской истории. Ибо профессор настоял на том, чтобы мне воздали по заслугам. Университеты избирали меня своим почетным членом. Мне предложили несколько чрезвычайно выгодных должностей. После долгих препирательств было решено, что я нашел изображение одного римского императора по имени Тиберий II. Здесь не место излагать все соображения, приведшие к этому выводу. Можете не сомневаться, что основания на то у профессора были достаточно веские. Помимо тщательного исследования самого изваяния, он изучил древнеримские тексты, в которых упоминалась Южная Индия.

Следующие несколько месяцев мы провели в разъездах, читая лекции об открытии и демонстрируя наш экспонат. Потом я отправился вместе с профессором в Мадрас и начал работать над монографией. Она была задумана в виде монументального труда в тысячу страниц среднего формата, с таким же количеством фотографий и зарисовок. Вы поймете, почему она должна была вырасти до такого объема, если я скажу вам, что в ней намечалось комплексное изучение ранней истории Древнего Рима, истории Индии, археологии и этнографии. Мое имя должно было стоять на обложке рядом с именем профессора. Я понимал, что в этой монографии все мое будущее — слава, положение, а возможно, и деньги. Профессор предоставил мне заниматься ею, а сам уехал на север, чтобы продолжить начатые им ранее поиски, изыскания, изучения и описания. Меня хорошо знали во всех ученых обществах. Я приходил в библиотеку в семь часов утра, а уходил в одиннадцать вечера, я работал почти без перерыва, и весь день меня донимали вопросами люди, которых интересовало мое открытие. В газетах и журналах то и дело появлялись фотографии — «Соратник знаменитого